Ночь святого Христофора
Шрифт:
Я читал следующие заклинания, и сонмы бесов скалили свои морды, скрежетали зубами и в изнеможении бились о незримую преграду, словно не в силах были откликнуться на мои призывы.
Я долго не мог догадаться, в чем дело, но наконец меня осенило. Тогда, ужасаясь содеянному, однако не видя иного пути, я со стоном сорвал с груди серебряный крест и вышвырнул вон, за пределы магического круга...
И как только крест мой блеснул в воздухе и, звякнув, упал у порога, белый небесный свет залил мельницу. Стены и потолок заколебались, искаженные нездешним пламенем, грянул вселенский
Я открыл глаза, когда все утихло. Одни лишь летучие мыши шуршали под потолком, да полная луна в окне светила на раскрытую передо мной страницу. Я не помню, какого беса вызывало следующее заклинание, но на сей раз повезло сразу.
Это был самый могущественный из бесов, в чем он сам признался, приветствуя меня диким хохотом и сильным пожатием старческих пальцев.
То была подагрическая рука знаменитейшего из бессмертных. Рука, прикосновения которой так страшились все...
– О дьявольщина, черт возьми! Дай мне на тебя посмотреть!
– загрохотал он мне прямо в ухо.
– Сам Соломон был скромен со мной, как девственница! Юлий Цезарь - и тот не решался спрашивать о пустяках, как ни сжигала его жажда власти!.. О чем же способен просить осмелившийся вызвать меня?
– Понятия скромности или страха неведомы для того, кто брошен судьбой присутствовать при конце света, но надеется отвратить конец, - ответил я храбро.
– И, кроме того, прости, я вызвал тебя по ошибке, - пришлось мне добавить.
– Я даже не знаю точно, как тебя зовут... Имен упоминают много...
– Ах, вот как?!
– расхохотался он, и я вынужден был объяснить, почему вызвал его и о чем прошу.
Мне снова ответили смехом, и я почувствовал себя распоследним учеником подмастерья, который просит подметку у папы римского, думая, что попал к главному из сапожников.
Он был дьявольским, этот хохот, но в нем не слышалось ни раздражения, ни желания оскорбить. Мне почудилось, что покровитель мой мне сочувствует.
– Так ты просишь спасти твой мир?
– сказал он.
– Ну, что ж... Я хотел бы знать, заслуживает ли он того...
Мы беседовали очень долго. Его интересовало все... И когда появились первые нечеловеки, и как из богом созданных тварей делали себе подобных, наделенных столь редкой жестокостью и чуждостью всему людскому.
Иногда он перебивал вопросами и странными замечаниями.
Я рассказал ему о юродивой хромоножке и о несчастной козе; о герцоге и настоятеле монастыря, отправившем меня с лишним грузом... Он тотчас же выспросил все подробности об осажденной крепости.
– Так, значит, нечисть боится крыс?
– вдруг оживился он чрезвычайно и, удовлетворенно покачивая головой, выслушал с интересом мой долгий рассказ о том, как пришельцы окружили замок кольцом из костров и без жалости сжигают все живое, проникающее из замка: будь то спасающийся от голода беглец или крыса, стремящаяся
– Да...
– задумался он на миг.
– Мерзавец твой настоятель...
– И тут же перескочил на другое, принявшись уточнять перечень средств, применяемых при антониевом огне... Вновь чрезвычайно порадовался, что твари боятся крыс... Но иные простейшие вещи его почему-то удивляли.
– Как?! Хромоногость не считается красотой?
– например, не поверил он, вспомнив о хромоногой дурочке.
– Но я же хром! А я - первый красавец! Это всем известно!..
Больше часа длился допрос с пристрастием. Я и не заметил, как пролетело время: вот уж и вправду, всегда доставляет удовольствие разговор с умным и любознательным собеседником!..
Да и он, как мне показалось, остался вполне доволен. К концу же, подобно всем старикам, он неожиданно ударился в воспоминания.
– И в прошлом бывали у вас мудрецы... Да-да-да! Знавал я кое-кого... Сократ, к примеру. Тоже казался весьма неглупым поначалу...
Я решил, что настало время напомнить о моей просьбе.
– Ну вот...
– искренне огорчился он, - разве я был не прав? Без глупости нет истинного мудреца... Отделяющий зерно от плевел не знает, что делать с зерном. Подчиняющий законы мира не понимает главного...
– Чего же?
– заметил я.
– А того, что ежели в мире возникло нечто, возвысившееся над миром и взявшее в свои руки его законы, как всадник берет узду, то это нечто важнее всего мирского... Такие, как ты, никогда этого не понимали и оказывались в дерьме...
Я снова напомнил о своей просьбе. И впервые не засмеялись в ответ.
– Как знаешь...
– смирился громовой голос.
– Но пожалуй, я не стану... выполнять твою просьбу буквально. Позволь мне сделать... наоборот.
– Это как же?
– удивился я, почувствовав в его словах издевку и подвох.
– Ну, видишь ли...
– сперва замялся, а потом снова захохотал голос. Ведь всем известно, что дьяволу свойственны козни... А козни, по-вашему, это делать все наоборот! И потом... стоит просто верить... ибо все, что ни делается вообще - и в самом деле обычно к лучшему... Ну, а если сказать откровенно - нет смысла в выполнении твоей просьбы. Поздно... Доставлять тебя к герцогу с мешком этих дурацких снадобий - занятие абсолютно глупое... Уж поверь.
На сей раз в его словах не было и тени насмешки, и это повергло меня в совершенное отчаяние.
– И настоятель твой - первостепенная сволочь...
– добавил он без особой уверенности, что добавлять что-либо стоит. Чувствовалось, он размышлял, говорить ли мне правду, может, я и так уже сам догадался...
Однако я по-прежнему не улавливал хода его мыслей, в чем и признался, как бедный школяр на уроке.
Тогда, чуть помедлив, он все же снизошел, кривя губы в презрительной улыбке:
– Да, я сделаю наоборот, но так, чтобы все получилось к лучшему и ты понял сам, что к чему... Я переправлю не тебя к герцогу, а герцога доставлю сюда. И сможешь всласть полюбоваться на своего ублюдка!.. Ах, да!
– спохватился он.
– Надень вот это!..