Ночь святого Вацлава
Шрифт:
Пока я так сидел и бормотал, обращаясь к письму, миссис Нолан высунула голову из-за двери, потом снова исчезла. И тогда я умял оба яйца, выев одни желтки, а к белкам с барственной спесью даже не прикоснулся.
Это состояние еле сдерживаемого экстаза длилось все время, пока я не очутился у себя наверху. А там я вскочил на тахту и стал прыгать до ней, курить сигарету за сигаретой и ждать, пока не настанет наконец время звонить Стефану Канлифу.
2
Офис находился на Фрэнсис-стрит,
Перед этим я поговорил по телефону с секретаршей Канлифа и узнал, что он будет в офисе только в половине первого. Миссис Нолан одолжила мне еще одну бутылку английского портвейна – чтобы было с чем коротать время – и даже восприняла эту мою Просьбу вполне благосклонно.
Машину я завел с трудом, потому что ко всем прочим хворям у нее сел аккумулятор, но, чуть не доконав ее от возбуждения, я все-таки умудрился высечь из нее заветную искру.
Секретарша Канлифа, судя по голосу, дама суровая, сказала мне с легким иностранным акцентом, что я должен принести письмо, свидетельство о рождении, паспорт и еще какой-нибудь документ, удостоверяющий личность; и вот теперь, держа все это в руке, я постучался в дверь из узорчатого стекла с табличкой ПРИЕМНАЯ и вошел.
Это была маленькая чистенькая комнатка с большими часами, тикающими на камине, письменным столом и бесчисленными папками. В комнатке никого не было. Я прикрыл за собой дверь и шаркнул ногами. Тогда дверь, ведущая во внутреннее помещение, приоткрылась на несколько дюймов, и женщина, лицо которой из-за прямого пробора напоминало сдобную булку с поперечной бороздкой посередине, сурово произнесла:
– Прошу минуточку подождать.
Она оставила дверь приоткрытой, и еще полминуты я слышал, как они шепчутся. Потом она появилась снова.
– Мое имя Николас Вистлер. Мистер Канлиф…
– Да-да. Я беседовала с вами по телефону. Вы принесли письмо и документы?
Я ей все это отдал, и она перед тем как снова исчезнуть в задней комнате, быстро пробежала письмо глазами.
– Прошу вас, присядьте на минутку, мистер Вистлер, – бросила она наконец через плечо, – мистер Канлиф скоро вас примет.
«Чтоб тебе пусто было!» – подумал я, раздражаясь на бесконечное мелькание ее пробора и пытаясь подавить отрыжку от пузырящегося во мне английского портвейна. Слишком уж формально встречала эта Булка молодого господина! Могла бы и поклониться и расшаркаться…
Так я сидел и размышлял, пока в соседней комнате наконец не скрипнул стул и не возникла Булка с подобием улыбки на лице.
– Требовалось установить… – бубнила она, пока я входил в кабинет Канлифа.
Мне пришлось дважды оглядеть кабинет, соображая, где он прячется. В моем воображении Кандиф был гигант с костистым лицом и пронзительным взором, увенчанный (а может, и нет…) судейским париком.
А он оказался коротышкой, кукольным мужчинкой, он засеменил ко мне крошечными шажками и обеими руками обхватил мою
– Мистер Вистлер? – спросил он таким низким и торжественным голосом, что я опустил на него глаза в полнейшем недоумении. – Очень рад с вами познакомиться. Присаживайтесь, пожалуйста.
Я сел, все еще не в силах взглянуть на него.
– Сигаретку?
Я вытащил сигарету из его массивного золотого портсигара и завороженно наблюдал, как он затягивается и выпускает изо рта струйку дыма. В каждом жесте Канлифа была какая-то особая многозначительность, у меня даже мелькнуло зловещее ощущение, что я на представлении чревовещателя, который вот-вот займется саморазоблачением.
– Разрешите выразить вам соболезнование по поводу столь тяжкой утраты, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы были мало знакомы с вашим дядей?
– Да, я его видел всего один раз.
Я вдруг уловил его иностранный акцент. До сих пор, пораженный его наружностью и голосом, я этого не замечал.
– Я был знаком с ним очень близко. Прекрасный человек. У него случился инфаркт в среду днем, и к вечеру он скончался.
– Я не знал.
– Да, – сказал он сухо и прищурился, – знать об этом вы не могли.
Глаза у него, если всмотреться, были серые, большие, умные.
– Вы первый из членов семьи, которого я оповещаю… Как я понимаю, он был очень близок с вашей матерью. Может быть, есть кто-то постарше, кто возьмется сообщить ей эту новость?
– Да. Есть такой мистер Габриэль, он живет в Борнемуте, в том же пансионе, что и она. Он большой ее друг. Это хорошая мысль, – сказал я, испытывая стыд от того, что не подумал об этом сам.
– Так, – протянул Канлиф и зашуршал какими-то бумажками на своем столе; пока длилась эта пауза, я чувствовал, как сердце мое уходит в пятки. – Я предполагаю, – растягивая слова, сказал он, – что вы более или менее представляете, какова воля мистера Янды?
Я облизнул губы.
– Я слышал, что он собирался кое-что мне оставить.
– Он и оставил. Все, – промолвил Канлиф, и вокруг его глаз побежали лучики морщин. Этот крошечный манекен сидел и улыбался совершенно человеческой, мудрой и сардонической улыбкой, а у меня в горле все пузырился английский портвейн.
– Судя по всему, он не внес никаких изменений в завещание, которое я составил по его просьбе в 1938 году и которое хранится в канадском отделении моей конторы. Не могу сейчас с точностью сообщить все детали этого завещания, но, если хотите, я готов обрисовать вам примерные размеры его состояния.
Верно расценив мою судорогу как согласие, он продолжал:
– Наличный капитал и ценные бумаги, составляющие меньшую часть состояния, выражаются примерно в пятидесяти тысячах долларов, это око-до семнадцати или восемнадцати тысяч фунтов. Большая же часть состояния вложена в консервный завод, транспорт и солидную фруктовую плантацию, которая была им приобретена в 1952 году и как я понимаю, представляет особую ценность.
– А если… если я захочу все это получить, это возможно?