Ночь Томаса

Кунц Дин Рей

Мы соскользнули с лодки в соленую воду озера, лениво поплавали на спине, чуть шевеля руками и ногами. Тяжелая соленая вода удерживала нас на плаву. Закрыв глаза от яркого солнца, мы разговаривали.

Все наши разговоры сводились к одному: мы строили планы на совместное будущее.

Время от времени замечали, что лодку относит от нас. Тогда подплывали ближе и вновь укладывались на спину, продолжая из слов строить наше будущее.

Потом, когда мы залезли в лодку и я начал грести к берегу, Ллевеллин услышала крик и раньше меня увидела тонущего мальчика.

Лет девяти или

десяти, он захотел показаться большим, вот и заплыл слишком далеко. Руки ослабели, ноги сводила судорога, и он более не мог держаться на плаву даже в соленой воде.

Сторми рыбкой прыгнула за борт, быстро поплыла кролем. На песке мать и сестра мальчика, обе не умеющие плавать, поняли, что происходит, лишь когда Сторми, плывя уже на боку, другой рукой обхватив мальчика, доставила его на берег.

Плавала она быстрее, чем я греб. Когда нос лодки ткнулся в песок, я выпрыгнул из нее и побежал к Сторми, чтобы помочь, но искусственного дыхания даже не потребовалось. Сторми подхватила мальчика до того, как он успел наглотаться соленой воды.

Тот момент навсегда останется в моей памяти: кашляющий мальчик, плачущая мать, испуганная сестра… и Сторми, хлопочущая над ними, помогающая всем сразу и каждому по отдельности.

Она всегда была спасительницей других. Я знаю, что она спасла меня.

Я думал, что вода не стащит лодку с песка, когда побежал к Сторми, но, оглянувшись, увидел, что ее относит все дальше от берега.

Озеро было большим, и если поверхность оставалась спокойной, то течения никогда не затихали.

Я вошел в воду, потом поплыл, но поначалу течение относило лодку все дальше от меня.

И меня вдруг охватил иррациональный страх, навеянный, скорее всего, видом тонущего мальчика, а может, и тем, что мы со Сторми строили планы на будущее, то есть искушали судьбу.

Уж не знаю, по какой причине, но из-за того, что лодка ускользала от меня, раздражение вдруг перешло в ужас. Я не сомневался, что лодку мне не догнать и в нее не забраться, будущее, о котором мы вместе мечтали, никогда не придет, а смерть, объятий которой в последний момент избежал мальчик, заберет с собой одного из нас.

Но поскольку лодка остановилась, а я нет, мне удалось ее догнать. Забравшись в нее, я долго сидел, дрожа сначала от испытанного ужаса, потом от облегчения. Возможно, это было знамение: мне подсказывали, что через пару лет киллер отнимет у меня Сторми.

Иногда мне нравится вызывать из памяти тот день на озере. Небо и вода. И мы вдвоем, посреди синевы.

Я говорю себе, что по-прежнему могу лелеять ту грезу: я и Сторми на новой Земле, принадлежащей только нам.

Время от времени, когда мы плавали на спине, наши руки соприкасались под водой, и мы на мгновение хватались друг за друга, как бы говоря: «Я здесь, я всегда здесь».

Буксир чуть накренился, резиновые камеры, зажатые между бортов, заскрипели, что-то с грохотом опустилось на палубу.

Я соскользнул со стола.

Свалившийся со стула мертвец лежал на боку, шея вывернулась, глаза смотрели в потолок. Рот раскрылся, а глаза стали такими же, как бывают у рыб, лежащих на льду в супермаркете.

Я порадовался,

что никогда не видел мертвую Сторми, мне принесли лишь урну с ее прахом.

Покидая каюту, я понимал, что время подниматься на палубу еще не пришло. После того как бомбы перегрузят на буксир, яхта «Июньский лунный луч» растворится в тумане. Потом Утгард и Бадди намеревались убить Джекки и Хассана. И я полагал, что мне следовало появиться на кормовой палубе именно в этот кровавый момент.

Одна каюта, дверь которой выходила в коридор, еще осталась необследованной, по правому борту, ближе к трапу. Я открыл дверь в темноту, нащупал выключатель, нажал и вошел в туалет.

На стене висел шкафчик с красным крестом на дверце, набитый средствами первой помощи.

Сняв свитер и футболку, я пальцами растянул края раны, а потом залил ее медицинским спиртом.

Швы не требовались. Кровь потекла вновь, но я понимал, что она скоро остановится.

Не хотелось оставлять рану открытой, потому что трение о футболку вызывало неприятные ощущения и отвлекало. Я мог бы положить на рану марлевую повязку, но находилась она не в самом удобном месте, времени в моем распоряжении оставалось немного, поэтому я просто заклеил ее пластырем.

Знал, что она вновь откроется, когда я буду отдирать пластырь, но не волновался из-за этого, потому что в очередной раз я смогу заняться раной только в одном случае: если переживу Утгарда и его команду.

Когда я надевал футболку, буксир качнуло, а с палубы вновь донесся глухой удар.

Хотя я и не думал, что кто-нибудь спустится вниз до завершения работы, свет я выключил и остался в темноте. Если бы кто-то открыл дверь, я застрелил бы его в тот самый момент, когда он потянулся бы к выключателю.

Иллюминатора в маленьком туалете не было. А минимальная щель между дверью и дверной коробкой свет не пропускала.

Я подумал о зеркале в ванной Сэма Уиттла, которое подалось вперед, чтобы забрать его задержавшуюся в этом мире душу.

Здесь над раковиной висело маленькое зеркало. И я не мог видеть, что вылезало из него в темноте.

Даже моему обычно воспаленному воображению не хотелось фантазировать на эту тему.

Я же понимал, что одной смертью дело не закончится.

Дверь к безжалостности, которую я открыл в моем разуме, еще не закрылась. И того, что могло выйти из этой внутренней двери, я боялся даже больше, чем зеркал и темноты.

Покинув туалет, я направился к трапу, который вел на кормовую палубу.

На верхней ступени остановился у двери, через которую попал вниз. Из иллюминатора открывался вид на длинную, укутанную туманом кормовую палубу, которую по-прежнему освещала подвешенная на стреле крана яркая галогеновая лампа.

Два ящика, которых не было на палубе, когда мы отчаливали от пристани, теперь лежали вдоль правого борта. Каждый размером с гроб, с размытыми туманом контурами, эти контейнеры не говорили о том, что в них находятся бомбы, которые могут уничтожать целые мегаполисы. Скорее я бы подумал, что мы взяли на борт графа Дракулу и его невесту, которые еще спали в своих солнценепроницаемых гробах, но до их пробуждения оставалось не так уж много времени.