Ночь трех смертей

Шарапов Валерий

После опроса капитану предстояло самое сложное: он должен был отправиться в дом Натальи и пообщаться с ее отцом. Тот факт, что отец первым прибыл на место преступления и переместил тело, вынуждал Паршина попытаться с его помощью восстановить картину в первозданном виде, так как это могло помочь следствию.

«Как я могу просить убитого горем отца вновь пойти туда, где он нашел окровавленное тело своей дочери? Да и кто может просить о таком?» – размышлял Паршин, направляясь к дому Рогозиных.

И все же ему пришлось сделать это. Вместе с отцом Натальи они пришли в парк, где тот попытался вспомнить, как лежало тело дочери, когда он его нашел. Паршин понимал, сколько мужества нужно,

чтобы выполнить просьбу следователя, и восхищался выдержкой отца. Когда в доме Рогозиных капитан попросил помочь ему на месте, отец чуть не выставил его из дома, но Паршин умел быть убедительным. Он объяснил, насколько это важно для поимки преступника. В конце концов отец согласился. Но одно дело говорить об этом в теории, и совсем другое – держать себя в руках, когда стоишь возле лужи родной крови.

Поначалу ничего не получалось, отец просто не мог вспомнить ни одной детали, кроме того факта, что здесь лежала его мертвая дочь. Затем, по наводящим вопросам следователя, он постепенно начал вспоминать то, что мозг зафиксировал подсознательно. Например, то, как именно лежало тело. Оказывается, оно вовсе и не лежало: преступник прислонил его к стволу дерева, придав сидячую позу. Руки девушки были скрещены на груди, что в тот момент для отца не имело значения, и лишь теперь он понял, насколько это странно.

Еще один нюанс: волосы Натальи были распущены, хотя она почти всегда ходила с косой, распуская их лишь в самых торжественных случаях. А вот ленты, которой девушка повязывала косу, на месте не оказалось. Впоследствии Паршин сам проверил все вещдоки, собранные экспертами, но ленты среди вещей так и не нашел. Как не нашел и упоминания об обуви девушки. По словам отца, Наталья в тот день ушла из дома в новых босоножках. Белые, на высоком каблуке, с тремя лаковыми ремешками. Эти босоножки купил ей дядя, проживающий в Саранске. Привез из Москвы, куда ездил в командировку. Наталье они очень нравились, и в тот день она надела их, потому что они хорошо сочетались с платьем.

Поблагодарив Рогозина за помощь, Паршин отвез его домой. Сам же поехал в морг, переговорить с доктором Бровкиным.

Патологоанатом встретил Паршина неопределенным мычанием, не отрываясь от работы. В тот момент он исследовал тело третьей жертвы, Аглаи Филимоновой, и, судя по выражению лица, был чем-то сильно озадачен.

Паршин прождал минут пятнадцать, прежде чем доктор Бровкин отложил инструмент и заговорил.

На теле женщины он насчитал девяносто восемь ран, по меньшей мере, двадцать из которых проникали на глубину более пяти сантиметров. При такой кровопотере женщина вообще не должна была двигаться, не только бежать, заявил Бровкин. Но, судя по состоянию ступней, она именно бежала, не разбирая дороги, наступая босыми ногами на камни, колючки и сучки. Гнал ее не просто страх, а неконтролируемый ужас. Скорее всего, преступники дали ей фору, намеренно продлевая страдания. Они гнали ее до памятника, а потом стояли и смотрели, как женщина, обезумев от страха, взбирается на сооружение, которое никак не может спасти ее от гибели.

«Беспричинная жестокость, которая не сулит никакой выгоды, кроме наслаждения видом чужих страданий, – резюмировал доктор Бровкин. – Не нужно быть экспертом, чтобы сделать вывод: у преступника явное психическое расстройство, раз он так упивается чужой болью».

Паршин уже и сам пришел к такому выводу, так что слова патологоанатома лишь подтвердили его теорию. Он склонялся к версии с психом-одиночкой, хотя Бровкин не исключал возможности, что этот псих действует не один.

Получив результаты по остальным жертвам, Паршин вернулся в отдел. Здесь его ждали десятки рапортов от старших групп, прочесывающих город. На ознакомление

с ними ушел остаток рабочего дня, после чего Паршин засел за пишущую машинку, пытаясь рассортировать данные. За этим занятием он провел еще два часа и к восьми вечера закончил только предварительную работу.

Валеев со стажером, Жабыкин и остальные члены группы давно ушли по домам, а Паршин все сидел в кабинете и анализировал собранные сведения. Как таковых новых фактов почти не появилось, усилия всей городской милиции оказались напрасными. В городе не нашлось ни одного человека, который видел бы подозрительную личность или группу лиц, вызывающих подозрение.

«Что все это значит? – задавал себе вопрос следователь. – Не могли же преступники появиться из ниоткуда?»

Вывод был логичным, с какой стороны на вопрос ни посмотри. Если это гастролеры, на чем настаивал подполковник Яценко и остальные, то они должны были на чем-то в город приехать. В городке с населением пятнадцать тысяч человек автовладельцев не так уж и много и чужая машина обязательно засветилась бы. Но этого не произошло. Угнанных автомобилей, которыми могли воспользоваться преступники, также в городе не обнаружено. Начальник городской госавтоинспекции лично проконтролировал своих подчиненных, которые отработали данный вопрос досконально. Выходит, приехать на машине гастролеры не могли.

Остается железнодорожный транспорт. Здесь есть где разгуляться, так как ни для кого не секрет, что «зайцев» в поездах пригородного направления – пруд пруди, да и на дальних рейсах проводники подсаживают безбилетников с ближайших станций, чтобы заработать лишнюю копеечку.

Проверять пассажиров с билетами Паршин считал совершенно бессмысленной затеей. Если преступники едут в город «на дело», то они не станут светить свои документы. Искать же безбилетников, опрашивая проводников, которые нарушили правила и подсадили их в поезд, дело еще более неблагодарное. Кому захочется сдавать самого себя? К тому же через Ковылкино и близлежащие населенные пункты за сутки проходит столько пассажирских поездов, что и месяца не хватит опросить всех проводников. А ведь есть еще грузовые составы, на которых гастролеры могли «залететь» в Ковылкино без чьей-либо помощи.

«Нет, так дело не пойдет, – остановил свои мысли следователь. – Не с того начинаешь, капитан. Какой вопрос ты должен задать себе в первую очередь? А вопрос должен звучать так: кого мы ищем? Каков портрет убийцы? И какова цель его преступлений?»

Но задать правильный вопрос гораздо легче, чем правильно на него ответить. За двенадцать часов работы нескольких десятков сотрудников милиции так и не удалось прийти к однозначному выводу насчет количества злоумышленников.

Большинство склонялось к тому, что в городе действует группа лиц, совершающая противоправные действия ради наживы. Но сам Паршин думал иначе. И не потому, что, согласно собранным данным, преступники в ходе трех нападений получили не более пятнадцати рублей наличными, а потому, что, по его стойкому убеждению, ради пары червонцев даже отъявленные преступники не станут так утруждаться.

«Зачем рисковать и гнать Филимонову на кладбище, когда уже получил от нее всю имеющуюся в доме наличность? – рассуждал Паршин. – Да, денег оказалось не много – всего семь рублей с копейками. По крайней мере, так сказала ее дочь. Она назвала почти точную сумму, так как накануне просила у матери пять рублей до зарплаты и та, отдав ей пятерку, добавила, что у нее самой осталось чуть больше семи рублей. Но ведь она и не актриса или профессорская жена, чтобы хранить тысячи под матрасом. Дом ее не выглядит как жилье преуспевающего человека, так что, забираясь туда, разумные преступники и не могли рассчитывать на большее.