Ночь триффидов

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как три сотни переживших катастрофу мужчин, женщин и детей покинули Британские острова, чтобы основать колонию на острове Уайт.

Сейчас в каждой библиотеке, каждой школе и даже во многих домах можно увидеть отпечатанный на мимеографе отчет Уильяма Мэйсена о Великом Ослеплении, появлении триффидов и гибели цивилизации.

На двухстах переплетенных в оранжевый картон страницах нет иллюстраций и имеется всего лишь одна фотография. Но тем не менее это весьма впечатляющее и увлекательное повествование. Заканчивается

Таким образом, задачу, стоящую перед нами, будем выполнять мы сами, без посторонней помощи. Теперь уже виден путь, но придется затратить еще много усилий и выполнить много исследований. А потом наступит день, и мы (или наши дети) переправимся через узкие проливы и погоним триффидов, неустанно истребляя их, пока не сотрем последнего из них с лица земли, которую они у нас отняли. [1]

И вот — новый рассказ о мире, который все еще находится во власти ужасных триффидов...

Если летом в девять часов утра вокруг вас царит тьма, словно в глухую зимнюю полночь, — значит в мире что-то очень неладно.

В то утро я проснулся бодрым, свежим и вполне готовым начать новый день. Как могла бы сказать моя мама Джозелла Мэйсен, у меня были сияющие глаза и хвост трубой.

Однако я, хоть убейте, не мог понять, почему так себя чувствую. Приподнявшись на локте, я обвел взглядом спальню. Там царила не просто темнота и даже не тьма — освещение отсутствовало напрочь. Я не видел ни блеска звезд в небе, ни света окон в доме на противоположной стороне улицы. Я не мог рассмотреть своей руки, даже поднеся ее к носу. Ни-че-го.

Только тьма в ее тотальном чернильном воплощении.

В этот момент, насколько помню, я твердо сказал себе, что, по-видимому, все еще стоит глубокая ночь, а меня разбудили либо вопли кота, повинующегося своим извечным инстинктам, либо шаги старика в соседней комнате, поднявшегося с постели по каким-то одному ему известным причинам. Короче, сказал я себе, будем спать дальше.

После этого я улегся на спину и смежил веки.

Но что-то определенно было не так. Где-то в глубинах сознания негромко, но очень назойливо звенел будильник.

Я открыл глаза — и опять ничего не увидел. Подозревая неладное, я прислушался к тишине, как прислушивается домовладелец, которому показалось, будто он слышит на первом этаже чьи-то негромкие шаги. Теперь я был полностью уверен: на дворе глубокая ночь. Глаза не могли меня обмануть — сквозь занавеси на окнах еще не пробивались даже самые первые лучи летнего рассвета. И почти тут же я сообразил: меня разбудили звуки летнего утра — времени суток, когда солнечные лучи заливают зеленые поля нашего острова.

Вот и сейчас из-за окон коттеджа до меня доносились цокот лошадиных копыт и громкий стук трости шагавшего по своим делам слепца. Затем послышался стук входной двери и звук выплеснутой в дождевой сток воды. Но самым ярким признаком наступившего утра

В желудке заурчало. И только ощутив голод, я понял — в нашем мире что-то неладно. Что-то очень неладно.

В тот миг для меня наступил конец прежней жизни, которую я вел целых двадцать девять лет. Если быть точным, то это случилось в среду двадцать восьмого мая. Теперь все пошло по-иному, но ни один погребальный колокол не отметил смену эпох своим звоном. Раздавались лишь звуки, которые, судя по отсутствию света, раздаваться были не должны. Просто не должны! Цокот копыт лошади, влекущей экипаж к берегу моря, дробный стук палочки слепца, бодро шагавшего вверх по склону в направлении Дома Материнства, и веселое прощание с супругой спешащего на работу человека совершенно не соответствовали царившей вокруг меня полуночной тьме.

Я лежал, вслушиваясь в эти звуки, и ни один из них не имел для меня никакого смысла. Я уставился в потолок и пялился на него пять минут — пять бесконечных минут, — надеясь, что глаза привыкнут к темноте.

Но этого не произошло.

Я ничего не видел.

Было так темно, словно меня уже положили в гроб и закопали в землю.

Я начал испытывать беспокойство. Через несколько мгновений у меня от этого беспокойства начался такой зуд, что оставаться в горизонтальном положении больше было невозможно. Я сел и опустил ноги на холодный линолеум.

Комнату я знал плохо и весьма слабо представлял себе, где находятся двери. В этот коттедж судьба привела меня случайно. Мне поручили совершить короткий прыжок на летающей лодке — четыре мили над сверкающим морем — из Шанклина в Лаймингтон, где я должен был забрать партию фуражиров. Шанклин, как известно, находится на острове Уайт, а Лаймингтон лежит уже на Британских островах.

Я летел в одиночестве на одномоторном самолете, после всех этих лет короткие перелеты с острова на большую землю стали для меня столь же рутинными, как поездка на местном автобусе. Небо было ясное, гладкое, как зеркало, море отражало его голубизну, и я испытывал подъем духа, радуясь спокойному полету в столь прекрасный день.

Но судьба, как известно, постоянно выжидает момента, чтобы подставить ножку, добиваясь порой комического, а порой и трагического результата.

В тот самый момент, когда я оставил позади побережье острова Уайт, здоровенная чайка, решив променять свою земную жизнь на птичий рай, врезалась в единственный мотор моей летающей лодки. Деревянный пропеллер, естественно, разлетелся в щепки, а как вам, наверное, известно, летающая лодка без пропеллера держится в воздухе немногим лучше обычного кирпича.

По счастью, мне удалось развернуть нос лодки в обратную сторону, и под свист ветра в растяжках я начал планировать к земле.

Приземление вряд ли можно было назвать элегантным, но оно оказалось вполне приличным, поскольку машина не развалилась, плюхнувшись в воду в нескольких ярдах от берега.

Во всем остальном это происшествие было полностью лишено драматизма. Рыбачий баркас отбуксировал меня к молу, и я, ошвартовав покалеченный самолет, прошел в небольшую прибрежную деревушку Байтуотер. Оттуда по радио я отрапортовал начальству, что был сбит заблудшей чайкой.