Ночь у Насмешливой Вдовы
Шрифт:
Доктор Уильям Уотерфорд, епископ Гластонторский, быстро наклонился и набрал полную пригоршню густой, жирной грязи. У него, как подсказал ему рассудок, не оставалось времени слепить из грязи комок, но и пирожок тоже сойдет! Отчасти благодаря везению, а отчасти благодаря силе и точности удара пирожок угодил прямо в лицо сэру Генри Мерривейлу.
— Ну и ну, вот старый чертяка! — прошептала в изумлении Вэтью Конклин.
Вспомнив замечание епископа, которому она ошибочно приписала непристойный смысл, Вэтью решила, будто стоявший перед ней человек не может на самом деле быть его
— Мадам! — воскликнул епископ, тут же разворачиваясь к ней. — У меня нет времени на…
Времени у него действительно не было. Он недооценил скорость, с какой Г.М. вытер очки и глаза. Схватив лук, из которого, по словам Уэста, нельзя было стрелять, Г.М. наложил стрелу на тетиву.
Издав нежный звук, как в прериях старинных времен, стрела прошла через тулью шляпы епископа и вонзилась в шест между киосками номер шесть и восемь.
— Мерзавец! — заревел епископ, проводя рукой под шляпой, чтобы убедиться, что не ранен. — Помяни мое слово, сегодня я заставлю тебя пожалеть…
Он снова нагнулся, чтобы слепить пирожок из грязи. Однако от злости промахнулся и сбил пирог с мясом с прилавка разъяренного Тео Булла, киоск номер девять.
— Милорд! — воскликнул хормейстер. — Это нужно прекратить!
Мистер Бенсон оглянулся через плечо, и тут его осенило.
У самого входа, в беседке, откуда начинался импровизированный дощатый помост, выстроились друг напротив друга двенадцать мальчиков из церковного хора. Все держали перед собой раскрытые ноты. Мальчики не надели церковное облачение — к чему формальности? Дождавшись сигнала хормейстера и вступления, сыгранного пианистом, мальчики должны были запеть любимый гимн епископа «Десять тысяч раз по десять тысяч».
Но Г.М. обнаружил грязь под досками своего киоска. Плюх! — и увесистый ком ударил епископа в щеку. Плюх! — епископ нанес ответный удар, и на белой новой куртке Тео Булла расплылось грязное пятно.
— Внимание! — Мистер Бенсон поднес к губам дудку-камертон.
Хористы приготовились петь. Разумеется, в таком бедламе расслышать камертон было невозможно. Но внимательно следящий за хормейстером пианист разглядел, как раздуваются его щеки. Мальчики сделали глубокий вдох. И тут доктор Шмидт со всей мощью, на которую был способен, заиграл вступление к гимну «Вперед, христианское воинство!».
Несчастные хористы смешались. Когда перед глазами у вас ноты одной песни, нельзя тут же переключиться на другую, даже если вы случайно и знаете слова. Некоторые из мальчишек в отчаянии запели то, что им было велено, другие все-таки попытались вытянуть «Христианское воинство», но не могли припомнить слов, третьи просто захрюкали.
— Стойте! — воззвал епископ Гластонторский.
Так повелительны были его жесты, так красив голос и столь поистине духовное воздействие оказал он на присутствующих, что все постепенно умолкли — даже доктор Шмидт, который все ломал голову над запиской епископа.
— Мистер Бенсон, — отрывисто спросил епископ, — что такое с вашим хором?
— Ничего, милорд, — с достоинством ответил мистер Бенсон. — По-моему, кто-то дал пианисту
— Ага! — И епископ метнул многозначительный взгляд на Г.М.
Затем, расправив плечи, он шагнул прямо в лужу и оказался чуть ли не по колено в грязи. Очевидно, он принял вызов.
Сэр Генри Мерривейл, отшвырнув стол и сорвав с головы боевой головной убор, прыгнул следом, намереваясь обдать Пинки грязью с головы до ног. Вэтью задрала широкую юбку прямо над столом, смахивал осколки посыпавшихся чашек и блюдец, и ступила прямо в грязь. Мистер Бенсон шагал подоскам, растопырив руки, словно по воздуху.
Круто развернувшись, епископ направился к беседке — прямо к мальчишкам из церковного хора. Он медленно оглядел их — справа налево.
— Петь вы не умеете, — заявил он. — Но хотя бы пирожки из грязи лепить можете?
Застоявшиеся на месте мальчишки издали общий торжествующий вопль. Дюжина пар ботинок дружно плюхнулась в центр лужи, отчего в воздух поднялся фонтан грязевых брызг.
— Молодцы! — похвалил их епископ. — Вон там враг! Пусть добродетель победит!
Г.М. немедленно развернулся и побежал в противоположный конец зала. Он больше не изображал из себя индейского вождя. Вдоль задней стены выстроились по меньшей мере двадцать членов шайки Томми Уайата. Старый маэстро сунул два пальца в рот и оглушительно засвистел.
— Бесенята! — завопил он. — Взять мошенников!
Так началась Великая Битва в Грязи, о которой в Стоук-Друиде будут ходить легенды еще сто лет.
Джоан Бейли, торговавшая сладостями в киоске номер одиннадцать, и Ральф Данверс, стоявший напротив, в книжном киоске номер двенадцать, могли лишь громко перекрикиваться, сообщая друг другу о ходе сражения, в котором приняли участие многие посетители базара.
— Я бы охотнее встала на сторону темных сил, — с тоской призналась Джоан. — Вот только платье жалко… Как по-вашему, может, мне его снять?
— Умоляю, мисс Бейли, не надо! Смотрите, в каком состоянии миссис Конклин!
На противоположном конце зала, в беседке, увитой искусственными цветами, стояли два человека, которые тоже не принимали участия в битве. Однако положение одного из них можно было назвать плачевным.
На лбу преподобного Джеймса Кэдмена Хантера вздулись жилы. Глаза горели. Он то сжимал, то разжимал кулаки.
Марион, зорко следившая за женихом, готова была броситься ему на шею и прижать к себе в случае, если он рванется в бой.
— Джеймс, ты заметил полисменов? Сюда вошли трое: двое стоят за киосками с одной стороны и еще один — с другой.
— Полисмены?!
— Да, Джеймс. Нельзя допустить, чтобы твоего дядю арестовали за потасовку. — Марион решительно продолжала: — Милый, боюсь, тебе придется пойти туда и вытащить его. Но обещай, обещай мне, что не примешь участия в драке!
Викарий, тяжело вздохнув, кивнул и ринулся вперед. Марион, повернув голову, увидела, что рядом высится массивная фигура инспектора Гарлика. Инспектор был в форме. Поскольку около половины седьмого дождь прекратился, его плащ был всего лишь сырым. Узкие глаза служителя закона сделались огромными, когда он, оглядев базар, оценил масштабы побоища.