Ночь Веды

Крапп Раиса

Мало-помалу ушла тревога с лица Ивана, и уже заиграла, засветилась улыбка в ответ на Аленину, но все же осталось в глубине глаз беспокойство.

– Чего ждешь, Иванко? Тревожишься о чем?

– Алена... проснуться боюсь. Не хочу, а все равно думается, что каждое мгновение потерять тебя могу.

– Не бойся. Внезапно я не исчезну.

– Да сама говоришь - сон. Человек ему не хозяин, нет воли человеческой над сном.

– Верно, человеческой нет. А ведовская - есть. Ведовка я, Иван, не забыл ты? Мой сон это, я ему хозяйка.

Глава тридцать

девятая,

где Алена показывает Ивану его настоящее

и предостерегает от будущего

Деревня пустая, сонная. Странно тихая, залитая неживым голубоватым светом и будто зачарованная, замороженная им. Ни голосу, ни шороху, ни лаю сторожкого... Уж из живых во всей деревне ни один ли Иван? В тишине и пустоте улиц сквозь деревню проходит, вот и околица уже. Взгляд его тревожно мечется в поиске ответа - зачем он здесь? почему? Мнилось - будто к Алене торопится, но ее нет нигде, и никто не ждет Ивана. Неужто напрасно сердце ворохнулось, погнало его в ночь, тешась пустой надеждой... Остановился, опустошенный, потерянный - Святый Боже! Вразуми! Ведь и вправду, всего лишь сон был... Как поверил сну? Нет. Не сну - Алене верил. Но она говорила то, о чем душа его страждала, он сам и вложил желанные слова в уста любимой...

С готовностью великой уверился в сладком обмане... И тут екнуло, обмерло сердце Ивана - из-под плакучих ветвей ивы тихо выступила навстречу ему светлая тень.

Подошел торопливо и молча, обнял, крепко прижал. Стоял так долго, прежде чем совладал с голосом. Потом проговорил в душистое тепло волос.

– Думал - не увижу больше.

– Не поверил мне?
– шепнула укоризненно Алена.

– То-то и оно, что поверил. Ночи ждал. За день единый дневной свет ненавистным мне стал, и солнце ненавистно за медлительность нескончаемую. Будто смеялось оно надо мной - встало на одном месте, как гвоздями приколоченное.

– Дружок мой сердечный, послушай меня. Помнишь ли себя прежнего? Веселого насмешника, гордеца, сердцам девичьим погибель?

– Он умер.

– Я знаю. Но я умерла тоже. И видишь - вернулась. Так неужели тому Ивану труднее к жизни возвернуться? Что ж, быть мне утешительницей при слабом, робком, душою больном? Но мне не нужен такой Иван, это не мой Иванко!

Сжал он плечи Аленины, быстро к себе повернул.

– Ты молвила - "нужен"?! Другой я тебе - нужен?!

– Да.

– Зачем?! Что я для тебя сделать должен? Нет, - оборвал он сам себя. Говорить - лишнее. Я знаю.

– Знаешь, - усмехнулась Алена.
– Для этого тело свое до семи потов изнуряешь, торопишься силу в него вогнать?

Иван изумленно на нее посмотрел:

– Как ты про это...

– Видела.

– Как - видела? Где?

– На выпасах, где же еще. Это от людей ты укрыться можешь, когда каменьями пол-пудовыми балуешься, но не от меня ведь.

– Аленушка, неужто ты все время рядом была?..

– Да кто ж стадо пасет! Тебе ведь не до него совсем.

Иван рассмеялся счастливо.

– А я диву давался - какая скотина послушная, никакой мне с нею заботушки

нету.

– Я вот в другой-то раз погляжу, будет ли тебе забота? Уж побегаешь ты за буренками по сограм да буеракам. Посчитаю, сколь еще потов с тебя сойдет, - смеясь, пригрозила Алена. Но улыбки как ни бывало, когда она проговорила: - Только твердо запомни - не в том моя нужда к тебе, об чем ты думаешь.

– Об чем же я думаю?
– сощурил Иван глаза.

– Не лукавь со мной. Спрос им чинить - не твоя забота.

Лицо у Ивана затвердело, глаза полыхнули лютостью, которой никогда Алена в нем не знала. И еще было в них новое - жесткость, упрямство.

– Не тронь их. Ни одного, - повторила она.

– Ты мне это не запретишь. Не можешь.

– Могу. Но ты и так не станешь их трогать.

– Алена... я ведь только за это еще и держался! Больше-то мне и жить нечем.

– Знаю. А кабы и не знала, так вот он - мир твой сегодняшний.
– Алена повела рукой.
– Мертвый и холодный. Призрак прошлого. Вчера я позвала тебя, и ты пришел ко мне, в солнечные луга, до последнего стебелечка жизнью полные. Сегодня я не звала. Ты пришел искать меня в своем мире. А он вот каков. Нравится тебе?

Иван оглянулся, будто заново увидел безмолвную деревню с пустыми улицами, залитыми холодным голубым светом... Так не настоящая это деревня, а его, Ивана, суть? Он создал сей мертвый мир? Иван вздрогнул от холода, который вдруг ощутил внутри себя.

– Да, согреться здесь нечем, - подтвердила Алена.
– Единственное покой, может, пока еще имеется здесь, его ты еще можешь найти.

– Почему - пока?

– Потому, что злая совесть - худший из палачей.

– Что говоришь, ты, Алена?! Неужто совесть будет казнить меня за то, что воздам злодеям по злодейству их?

– Да неужто дело, порожденное ненавистью, кипением мутных страстей будет в согласии с совестью? Ты выбрал себе в опоры ненависть. Подумал, что любовь умерла навеки, а она только больна была, горем тяжким больна. Ты сам добил ее, когда стал рoстить и лелеять мечту о мести в душе своей. Любовь и ненависть рядом жить не могут. Но из души, покинутой любовью, уходит Бог...

– Алена, замолчи!

– Иванко, - голос Алены стал тих, полон сочувствия и любви, - желанный мой, ты мог бы пройти этим путем. Но теперь ты знаешь, он обманный. Ты ждал покоя в конце его, но его там нет. Там - еще худшие муки.

Она взяла руку Ивана, потерлась о нее своей щекой.

– Хочешь, уйдем отсюда?

– Да, - потеряно выговорил Иван.

И сейчас же ночь задышала теплом, обступила темнотой. Но не пустотой ночной сумрак был наполнен живыми запахами, звуками. Иван повел глазами удивленно и увидел лунную дорожку на воде, темные заросли камышей.

– Теперь ты дома, - подтвердила его догадку Алена.

– Никогда не знал, что ночь такая живая... и так многозвучна...
– чуть улыбнулся Иван, вслушиваясь в тихий плеск воды меж камышиных стеблей, в голоса лягушек, в далекий собачий лай, в неясные вздохи ветра...