Ночевала тучка золотая
Шрифт:
Вот Илью с его домом было ребятам жалко. Жулик он, Илья-Зверек, но жулик-то веселый, почти свой.
Колька поковырял ногой в пепле, произнес задумчиво:
— Он как чувствовал, что его сожгут!
— А почему? — спросил Сашка. — Почему никого не тронули, а его тронули?
— С краю…
— Ну и что? Машину вон в самом центре взорвали!
— Может, они догадались, что он жулик?
— Как это?
— Просто, — сказал Колька. — Вон огород… Он и тяпкой ни разу не махнул! Собирал чужое, как свое, что до него посеяли!
— А
— Они колхозники…
— Какая же разница!
— А зачем они жгут?
— А фашисты зачем жгут?
— Фашисты. Сравнил… Какие же они фашисты!
— А кто? Слыхал, как боец про них кричал? Все они, говорит, изменники Родины! Всех Сталин к стенке велел!
— А пацан… Ну, который за окном? Он тоже изменник? — спросил Колька. Сашка не ответил.
Ни до чего братья не договорились.
Поворошили пепел, огляделись, но никто не интересовался сгоревшим домом Ильи. Все, наверное, только собой интересовались.
Уезжали они рано утром, еще и солнце не всходило. Посреди двора стоял серый ишачок с грустными глазами. Был он запряжен в тележку с двумя колесами. На тележку сложили узлы, кастрюли, мешочки с крупой, поставили бутыль с растительным маслом.
Вышел директор со своим неизменным портфелем. Вид у него был такой, будто он и сегодня не спал. Посмотрел на Регину Петровну, на ее мужичков, которые канючили — их подняли рано.
Кузьменыши стояли тут же, зевая и поеживаясь.
— А эти? — спросил директор, кивнув на братьев. — Они что, с вами?
— Да, — сказала воспитательница. И тоже посмотрела на ребят. — Это братья Кузьмины. Я о них говорила.
Директор наморщил лоб, потрогал зачем-то портфель.
— Кузьмины… Кузьмины… Откуда?
— Из Томилина, — пробормотал Сашка. Нужно бы сказать «из Раменска», да Регина Петровна тут… Он посмотрел на Кольку и понял, о чем тот думает. Не зазря Портфельчик воспомнил их! Надо бы не медлить, убираться подобру-поздорову.
Директор же между тем полез в портфель, порылся, но ничего не нашел.
— Письмо вроде было… — сказал он. — О чем… О какой-то кухне… Нет, не помню!
— Поищите, мы подождем. Это ведь замечательно, что помнят, пишут… — сказала. Регина Петровна и ласково посмотрела на братьев, которые поеживались и переминались около тележки. Они-то уж знали, что это за письмо! И насколько стоит его искать. Лучше бы не помнили!
Директор опять обратился к своему родному портфелю, но ничего, к счастью, не обнаружил.
— Ладно… У нас на два рта будет меньше, — сказал он. И уже Регине Петровне: — Вот вам бумага… От колхоза. Там человек, он покажет… Справитесь ли… С этими-то?
— Они дружные ребята, — сказала Регина Петровна. — Помогут.
Директор посмотрел на небо, вздохнул:
— Эх, был бы посвободней… Тоже махнул! Да где там! Сейчас еду на завод, уговаривать, чтобы назад приняли… И опять же в Гудермес, за педагогами… Пора школу налаживать…
Что там у него непонятного, у Портфельчика, ребята тоже не поняли: продукты ли, школа… Или завод… Ясно, как божий день, что на завод их пускать больше нельзя! Это директору одному непонятно! Обокрадут шакалы завод! Опять обчистят как пить дать!
— А то приезжайте! Как освободитесь! — пригласила опять Регина Петровна и стала собираться. — Молочком угостим…
— Я шакалов пришлю, кукурузу ломать. А вы, как мерзнуть начнете, возвращайтесь! Счастливо!
Директор махнул рукой и пошел на кухню. Там уже возились дежурные девочки, начинался день.
Регина Петровна усадила мужичков на тележку так, чтобы они могли еще подремать. Сунула тряпье им под голову. Взяла ишачка под уздцы, и двинулись в путь.
Сперва так и шли: Регина Петровна впереди, она все боялась, что ишачок увезет тележку в поле, за тележкой — Кузьменыши.
Но ишачок послушно катил свой воз по дороге, только острыми ушами стриг воздух, и Регина Петровна вскоре оставила его, пошла рядом.
Иногда она останавливалась, закуривала, а братьям показывала рукой: мол, езжайте, догоню…
Но они останавливали ишачка и поджидали. Хоть дорога, но и заросли, а вдруг какие враги выскочат!
Одета для дороги Регина Петровна была необычно, по разумению братьев. Мужская светлая рубашка с закатанными рукавами и темные, тоже, видно, мужские, шаровары. Такой Кузьменыши воспитательницу еще не видели, но не осудили ее. Шоферица Вера и похлеще одевалась!
На расстоянии от Регины Петровны Колька сказал брату:
— Письмо-то про подкоп…
— А вдруг он и правда потерял?
— Портфельчик не потеряет! Он все с собой носит! В портфельчике!
Сашка нагнулся, подобрал какой-то камешек на дороге и отбросил в сторону.
— Ну и пусть себе носит! А мы сбежим!
— А заначка? — спросил Колька.
— Заначку возьмем… И сбежим. — Он оглянулся на воспитательницу и добавил: — Лишь бы Регина Петровна выздоровела.
Ни ходко ни валко добрались они к обеду до станции. На запасных путях стоял товарняк, из него выгружали военную технику: какие-то совсем небольшие, крашенные в ярко-зеленый цвет пушечки, «виллисы», повозки с лошадьми.
Братья замедлили ход, уставились на пушечки. Хоть за войну нагляделись разного, да их и в Москву, в парк культуры возили — на выставку немецкого трофейного оружия, но какой настоящий мужчина пропустит такое зрелище. Оружие почему-то всегда красиво. И даже чем опасней, тем обычно красивее. Пушечки были хороши.
У деревянного покатого настила стояли солдаты, курили, громко разговаривали. Увидели Регину Петровну, развернулись в ее сторону, как по команде.
Ребята рассматривали пушки, а солдаты глядели на молодую красивую воспитательницу.