Ночи Истории
Шрифт:
В делах же Генрих был куда строже к племяннику, чем в беседах с ним. Он велел Сали задержать выплату Конде последней четверти суммы, отпущенной на его содержание, а также отказать кредиторам и поставщикам принца. Таким способом он, несомненно, хотел дать понять племяннику, что тот получает тысячи ливров в год вовсе не за красивые глаза.
«Если уж и это не удержит его в узде, — заключил Генрих свои сетования, — значит, придется изобрести какой-то другой способ, ибо все, что принц смеет мне говорить, больно ранит меня».
Генриху не удалось удержать
Кончилось все тем, что безрассудный романтик Генрих принялся слоняться по ночам вокруг сельского особняка Конде. Его величество король Франции и Наварры, воля которого была законом для всей Европы, переодевшись крестьянином, дрожал от холода, скрючившись за сырыми заборами, по колено в мокрой траве.
Терзаясь любовной истомой, он часами не сводил глаз с освещенных окон жилища своей возлюбленной, впадая в восторженный экстаз. И все это, насколько мы можем судить, привело лишь к обострению ревматизма, должно быть, напомнившему Генриху, что для него пора амурных похождений миновала.
Закоченевшие суставы и сочленения подвели его, зато не подкачала королева. Разумеется, за Генрихом шпионили, как и всегда, когда он уклонялся от исполнения супружеского долга. Чета Кончини позаботилась приставить к королю соглядатаев. Посчитав, что плод созрел, они донесли обо всем ее величеству. Убедившись, что муж вновь обманул ее доверие, она пришла в такую ярость, что снова объявила ему войну. Несмотря на отчаянные усилия, Сали на этот раз удалось добиться лишь вооруженного перемирия, но не мира.
Настал ноябрь, и принц Конде принял отчаянное решение покинуть Францию вместе с женой, нарушив при этом свой верноподданнический долг и не позаботившись заручиться согласием короля. В последний вечер ноября, когда Генрих сидел за карточным столом в Лувре, Шевалье дю Ге принес ему весть о побеге принца.
«Никогда в жизни не видел, чтобы человек настолько терял разум и впадал в такой неистовый раж», — говорил потом Вассомпьер, присутствовавший при этом.
Король швырнул свои карты на стол и вскочил, опрокинув стул.
— Все погибло! — завопил он. — Все пропало! Этот безумец увез жену. Возможно, он ее убьет!
Бледный и трясущийся, Генрих повернулся к Вассомпьеру.
— Возьмите себе мой выигрыш и продолжайте игру, — попросил он, после чего вылетел из комнаты и отправил гонца в Арсенал, приказав ему привезти мсье де Сали.
Сали тотчас же явился на зов, но в крайне дурном расположении духа, поскольку время было позднее, а министр с головой погряз в работе. Он застал короля в покоях королевы. Тот вышагивал из угла в угол, уронив голову на грудь и сцепив руки за спиной. Королева, неказистая угловатая женщина, сидела в стороне в обществе нескольких фрейлин и кавалеров из своей свиты. Ее застывшее квадратное лицо было непроницаемо, а задумчивые глаза смотрели на короля.
— А, Великий Мастер! — приветствовал Генрих Сали, и голос его звучал хрипло и сдавленно. — Что вы на это скажете? Как мне теперь быть?
— Да
— Никак? Тоже мне, совет!
— Это — лучший из всех возможных советов, сир. Об этом деле надо говорить как можно меньше и делать вид, будто для вас оно не чревато никакими последствиями и не причиняет вам ни малейшего беспокойства.
Королева злорадно откашлялась.
— Хороший совет, герцог, — согласилась она. — Если у Генриха достанет благоразумия последовать ему. — Голос ее звучал напряженно, почти угрожающе. — Однако во всем, что связано с этой историей, король и благоразумие, я думаю, давно распрощались друг с другом.
Король вспылил и в ярости покинул королеву, чтобы совершить самую безумную из своих проделок. Облачившись в камзол гонца и нацепив на глаз повязку для камуфляжа, он ринулся преследовать беглецов. Генрих знал, что они уехали по дороге на Ландреси, и этого ему было вполне достаточно. Он следовал за ними, меняя лошадей, теряя и вновь находя след, не останавливаясь ни на миг. Но так и не догнал до самой границы Фландрии.
Это был весьма романтический подвиг, и молодая дама, узнав о нем, всплакнула от радости и злости одновременно. Она посылала королю страстные письма, в которых называла его своим рыцарем и умоляла, если он ее любит, приехать и спасти ее от участи рабыни презренного тирана. Эти жалобные мольбы стали последней каплей: Генрих вконец обезумел и не желал больше ничего видеть и слышать. Ему было безразлично и то, что жена его тоже льет слезы. Генриха не волновало, что это — слезы ярости, не сдобренной никакими нежными чувствами.
Генрих первым делом отправил Праслена к эрцгерцогу с просьбой приказать принцу Конде покинуть его владения. А когда эрцгерцог с достоинством отказался взять на себя грех и совершить такое беззаконие, Генрих тайком отрядил Кэвре в Брюссель, чтобы выкрасть оттуда принцессу. Но Мария Медичи была начеку и сорвала этот замысел, послав маркизу Спинола предостережение. В итоге принц Конде и его супруга для пущей безопасности поселились во дворце самого эрцгерцога.
Генрих потерпел полное поражение, но письма глупейшей из принцесс продолжали подхлестывать его, и король принял безрассудное решение вторгнуться с оружием в Нижние Страны, сделав таким образом первый шаг к исполнению своего замысла начать настоящую войну с Испанией, которая прежде велась скорее для виду. Герцогство Клеве послужило ему прекрасным предлогом. Он готов предать огню всю Европу, лишь бы заполучить желанную женщину.
Генрих принял свое чудовищное решение в самом начале следующего года, и несколько месяцев Франция жужжала, как улей, готовясь к вторжению. Впрочем, это была не единственная причина переполоха. Генриху мешали проповедники, в один голос твердившие, что Клеве не стоит военных усилий, а война будет несправедливой: ведь католическая Франция будет защищать интересы протестантов, самой от самых рьяных из всех европейских католиков, от Испании — оплота католицизма. Такая точка зрения находила отклики в народе, а вскоре общая сумятица усугубилась из-за пророчеств, предрекавших королю скорую смерть.