Ночная певица

Медведева Наталия Георгиевна

Когда она нервничала, у нее слегка дергалось левое веко. А нервничала она по причинам непонимания. Вот она не понимала, откуда у людей столько… она даже не знала, как сказать: дерзости, наглости придумывать эти умопомрачительные одеяния. От непонимания ей становилось страшно. Непонимание было как черная-черная комната, в которой стоит черный-черный гроб и в нем лежит черный-черный… Ну, из детства ужастик. Черное, неизвестное, необъяснимое. Она убегала в свою комнатку и вышивала. Оставляя на кухне этих людей, творящих «большие» дела. Вообще-то, они ничего такого не творили, но разговоры вели…

Она сама, конечно, виновата, что позволила им так вот, запросто, вселиться в эту квартиру и чувствовать себя хозяевами. Этот дом уже почти весь выселился, какой-то кооператив должен был проводить капитальный ремонт. Все как-то само собой заглохло, и только время от времени приезжала милиция, а за ней «скорая помощь» забирать замерзших, а пару раз померших, бомжей,

которые забирались в пустые квартиры или подвал.

«Квартиранты» Оленьки поначалу были для нее почти что инопланетянами. Димочка-киношник, красавец и умница. Да к тому же гомосексуал. Для Оленьки все это было чем-то из ряда вон. А проще — провинциалка, попавшая в столицу и сразу в «тусовку». Любовник Димочки Леша — смазливый весельчак, претендующий на роль певца, артиста и вообще незаурядность. Из-за того что Леша сам был неизвест-но откуда родом, Олечка к нему относилась, разумеется, без пиетета. Другое дело, Дима. Она, конечно, сначала влюбилась в него. Потом, узнав, что он педераст, возненавидела, а потом еще больше полюбила. Это все в течение одного дня. Ну и люди, люди, приходившие к Димуле, как его называли, или Д?ымок, рыжий Д?имок. Эти люди все были… какими-то особенными. Разговоры, имена, цитаты, книги и журналы, фотографии… ТЕЛЕВИДЕНИЕ. КИНО. И Оленька… вышивающая купальники и сорочки для фигуристов.

Время от времени в квартиру наведывался один из жильцов. В свою комнату. Но этот пьяница, получив от Димули необходимую (всегда чуть больше) сумму, уходил. Еще одна комната принадлежала кому-то уже умершему или сидевшему в тюрьме. А третья — Оленьке и ее фиктивному мужу, которому уже было заплачено. Так что в распоряжении этой компании была пусть и потрепанная, но трехкомнатная квартира с гигантской кухней и большущей ванной, в которой немаленький Д?имок мог вытянуться во весь рост. Что он и делал после попоек. А Оленька его мыла.

«Что это за педики с тобой живут?!» — спрашивали ее мужчины, все-таки время от времени появляющиеся в ее жизни. Ее это обижало. Она так привыкла к ним. И Димочка был в некотором роде эталоном — талант, внешность, легкость и свобода в поведении, успехи. Хотя, конечно, Оленька видела, что за всем этим стояла чудовищная неуравновешенность. Эти «педики» все-таки никак не могли прийти к сократовскому «согласию с самим собой». Димочка пытался даже переспать с Оленькой. Просто так она, что ли, его мыла… Они закрывали дверь на задвижечку, и Оленька садилась на корточки рядом с ванной. В ванной плавал Дима и плавала его розовая писька. Оленька создавала пену в воде и тихонько под пеной прокрадывалась к розовенькой штучке — она даже не могла назвать это членом, не говоря уже о более жестком слове. Потому что не был он жестким под Оленькиной рукой. Они оба плакали даже. Димка, конечно, был пьян. А Оленьке действительно было так горько и жаль. Себя, его. Всю эту дурацкую ситуацию. Но за дверьми раздавался голос Леши: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось… Димуль, а? Может, мне взять в репертуар это танго? После михалковского фильма так стало популярно…» Сам Дима после таких сеансов омовения зверел. Он обрушивал на Оленьку тысячи проклятий и оскорблений. Напивался и несколько раз бил ее. Она, конечно, понимала, что это из-за самолюбия, себялюбия, эгоизма. Как это так, мол, он позволил ЕЙ что-то там с ним делать. Или — как это так, он не смог ничего сделать. Но опять, это получалось, ОНА, ОНА виновата. Леша ведь может.

Оленька увлекалась гороскопами. Она смотрела все передачи, связанные с миром оккультного. Она даже купила два тома Блаватской. Но вообще-то она больше любила поболтать по телефону. В основном рассказывала о Димочкиных успехах, планах, проектах. И получалось, что она сама вовлечена во все это. Что она есть неотъемлемая часть, составная всего этого. Что и она, она тоже… Только когда уже поздно ночью она шла к себе в комнатку, потому что по телефону они все разговаривали на кухне, включала неяркий торшер, стягивала с себя одежки, выворачивая их наизнанку, и юркала на незастилаемый диван-кровать под одеяльце, ей становилось грустно и страшно. И к тому же она слышала, как возятся за стеной двое мужчин и один из них, видимо Леша, исполняет ее роль. А она не могла сделать так, чтобы ее любимый Димочка полюбил ее больше. Она бы даже согласилась, чтобы это было иногда. Они бы могли оставаться дружной семейкой. Потому что все равно у нее слишком много дел, ей надо все время вышивать эти купальники и сорочки, и еще придумали какие-то шапочки. Уже для синхронного плаванья.

«Что же он не мог тебе оставить пригласительный билет?» — недоумевала Оленькина подружка на то, что Димуля не пригласил ее на премьеру. Оленька защищала Димочку — ее не было дома, он не знал, когда она придет, он забыл, у него такой важный день… Оленька специально для премьеры сделала себе наряд. Со шляпкой. С такой мягкой, бархатной, очень хорошо обрамляющей ее довольно резкие черты лица. К тому же она постоянно делала себе коррекции. То губы увеличит, то скулы «надставит». Ей было так смешно — это оказалось почти как

в шитье. Под кожу скул вставлялись такие специальные подушечки, выкроенные в форме миндаля, в футлярчиках миндальных. Что там внутри, ей не очень хотелось знать… Наряд она не показала Димочке. Ждала премьеры. А теперь она ждала их уже после премьеры и банкета. «Может, они и до утра не придут, — думала Оленька, примеряя шляпку. — Может быть, я поеду рано утром к маме, покопаюсь на огороде, соберу одуванчиков… Из одуванчиков можно сварить варенье, и вообще французы используют листья в салат… Мама будет спрашивать, когда я выйду замуж. А сама все время повторяет тем не менее — зачем нам мужик? Мужики сволочи… Мужик нам зачем?..»

Апрель 1998 г.

ВЛАДЕЛИЦЫ НЕДВИЖИМОСТИ

(зарисовка)

То, как Ирина варила кофе, надо было снимать для рекламного ролика. Чего-нибудь сексуального. Когда она что-то не понимала — как включить эту супер-электроплиту?! — наружу вылезала вся ее самочность. У Ирки, казалось, начинала шевелиться, колыхаться грудь. Ноздри вздрагивали и бедра округлялись. И руками она делала массу движений. Особенно пальцами. И все это волей-неволей наводило на мысль о члене. Будто она что-то делала с невидимым членом. Ну и член у мужчин обычно становился очень даже ощутимым. Но Ирку нельзя было назвать архетипом блондинки-сучки. У нее в сумочке всегда лежал калькулятор, и она очень любила подсчитывать. Особенно проценты, которые должны были ей достаться с какой-либо сделки. Проценты были небольшими, но сделок было много, совершенно немыслимых и несовместимых на первый взгляд. Но вполне укладывающихся в белокурой Иркиной головке. «Растранжириваешь свое время и способности», — комментировала вечную суету и опоздания Ирки ее подруга Марина. Она была как ее ручка «Кросс» — очень прямо всегда держала спину. Ну и в жизни, в деловой ее части, любила порядок и дисциплину. Правда, сказать, что Маринка была «несгибаемой бизнесвумен», железной женщиной или как их еще называют, этих уверенных высоких и худых шатенок… — было бы преувеличением. В Маринкиной сумке помимо калькулятора можно было иногда найти джоинт. Это называлось ностальгией по семидесятым, по юности. Маринке было тридцать восемь, Ирине — тридцать, хотя они принадлежали к тому типу женщин, которых всю жизнь называют «девчонки». А Владу, в чьей постели они проснулись в этот субботний полдень, ему было за полтинник. Ну, за такой, современный — комплекс мультивитаминов плюс минералы, спортклуб, теннис, йога иногда, алказельцер вместо пива с похмелья.

— Я давно не чувствовал себя так… как бы сказать… свободно, что ли. Утром.

— Это потому, что в наших глазах нет мигающей надписи: «Хочу замуж!» Мы уже были… — Маринка разглядела сейчас, что правая мочка уха Влада проколота. Она лежала рядом с ним, откинув голову назад, на простыню без подушки.

Ирина вошла в комнату с кружкой:

— Запах свежего кофе — и утро прекрасно! Хотите?.. Я вам принесу.

Эта компания познакомилась на банкете после конкурса «Элит модел лук-97» в гостинице «Рэдиссон-Славянская». Горячо поболев за победительницу — самую стройненькую нимфетку-переростка Диану Кравчук, — Ирка с Маринкой нагло прошли в банкетный зал имени какого-то русского классика. Там они и нашли скучающего по ногам немногих манекенщиц агентства «Рэд старз» Владислава. У манекенщиц в глазах не светилось «хочу замуж», но все они явно хотели быть взятыми — в рекламу, в любовницы к суперагенту, в Париж: в дело, короче. А у Ирки с Маринкой были свои дела, и они хотели развлекаться. Сами фактически и прицепились к Владу.

— Почему нам все не нравится? — Ирка сидела на краю постели, в ногах Влада и Маринки, уже пьющих кофе, дымящих первыми утренними сигаретами. — Мы всем недовольны… И мы ведь не хотим заранее все раскритиковать! Мы очень даже были воодушевлены вчера, а, Мариш… А все оказалось каким-то…

— Как у Черномырдина! — засмеялся Влад. — Русские всегда слишком высоко планку ставят.

— И получается — недосягаемая мечта, вечное стремление к чему-то эдакому… Мне это объяснял американский психиатр. — Маринка потягивалась по-кошачьи, вспоминая другого американского доктора. Такое утреннее потягивание страховало якобы от сердечных ударов.

— А ты что, в Америке жила?.. Я тоже. Можно сказать, и сейчас частично живу.

Маринка прожила в Америке пять лет — с 83-го года по 88-й. Оттуда она привезла лицензию агента риал эстэйт*, окончив там колледж. Она была первой, расселившей коммуналку на Арбате и продавшей квартиру американцам. По американским расценкам на недвижимость. Иногда ей казалось, что это было в другой жизни — так невероятно быстро менялись цены, и на баксы тоже. Она, правда, успела и Ирину втянуть в дело. По-русски это звучало очень основательно — продажа недвижимости. Ирку это приводило в какой-то детский восторг. «Ничего не надо везти, перевозить, транспортировать… Оно есть, вот стоит недвижимо дом. Это только мы во-круг него все время двигаемся!» «От тебя самой можно двинуться мозгами!» — говорил Ирочке один из любовников и дарил что-нибудь, умиляясь ее непосредственностью.