Ночная радуга
Шрифт:
Снова принялись птицы за почки, зверек — за шишки. Неожиданно рябчики сорвались, наперегонки полетели в еловую глушь, упали где-то и затаились. Чего бы им испугаться? Навострилась и белка... все вроде бы спокойно. Ан нет! Вон, на соседнем дереве струйкой просыпался снег, дрогнула ветка, крадется кто-то. Затихла белка и увидела: столбиком поднялась на мохнатой еловой лапке куница. Поднялась и спряталась тотчас. Ее, белку, выслеживает, не иначе.
Кинулась белка по стволу к макушке, перемахнула на другое дерево и все дальше, дальше скакала, не останавливалась. Куница ничего не видела.
Так и действует в лесу незримая взаимовыручка. Белка и не думала, да вовремя помогла рябчикам, рябчики помогли улизнуть от куницы белке.
К вечеру запуржило, запотряхивало снежком небо, туго зашумел вершинами елей ветер. Белка в сумерках осторожно прокралась к своему гнезду, залезла внутрь и улеглась отсыпаться.
Крутит, гуляет метель, крепко спит белка. Нет следов и никому не найти ее сейчас.
КРАСКИ ЗИМЫ
Снега, снега в полях глухие, глубокие. Не ступить сейчас никуда ногой, надо надевать лыжи, да не просто узенькие «бегунки», а широкие, устойчивые, подбитые тонкой телячьей кожей. Станешь на них — и смело кати хоть куда, на таких везде путь-дорога.
По утренней рани выхожу узенькой водоносной тропкой на реку. Возле проруби, застекленной ночью морозом и присыпанной редкими снежинками, загоняю острые носы валенок в широкие лямки креплений и ступаю на нехоженый снег.
Мягко, легко катят лыжи утренней лебяжьей порошей. Два ровных следа-полоза остаются позади. А впереди у меня — короткий день зимы и все, что повстречается на пути. Поднимаюсь с реки на правый угористый берег; мне туда надо, где за просторными полями тонко и прозрачно темнеют на вырубках молодые кустарники.
Ах, зима, зима, богата ты нынче снегами! Еще и декабрь не проводили, а ступи с лыжины — и сразу тонешь выше колена. Раскинулись оснеженные дали праздничными скатертями, растянулись отбеленными полотнами. Отдыхает земля, копит силы, кормилица в снежном забытьи. Хороша зима: заботливо укрывает землю снегом, прячет под сугробы, давая ей сон и успокоение от летней работы.
Плыву на лыжах через белый разлив полей, думаю о новом нарождающемся дне, и думается мне чисто и просветленно. Потому, наверно, что увидал я неоглядные и глубокие снега вокруг, почувствовал их очищающую силу, хлебнул твоего, зима, целебного воздуху. Он крепок и резок теперь — настоящий богатырский напиток. И пить его приходится осторожными глотками, чтобы не обжечь горло.
Чудесно становится от такого питья на душе и радостно смотрится вдаль. А там из сизо-малиновой мглы дрожжевым пшеничным караваем поднимается пышное солнце. Оно совсем не слепит глаза: смотреть можно не щурясь.
Неправду говорят, что у зимы две краски: белая и черная. Встало над полями солнце, обмыло снежные просторы утренним светом. Где больше попало его, где меньше... Где больше, там краски густо алы, как есть, залило сугробы вишневым соком. Где меньше — снег пунцовеет слабо, нежно.
Будет полдень, и лягут на снег другие краски, вечером оживут третьи. Одному равнодушно скользящему взгляду и может
Скатываюсь под угор, и тихим шелестом, плавно несут меня лыжи. Тут опушка, начало вырубки. Солнце покуда сюда не достало, и какие тени растянулись на снегу! Диво. Темно-синие, почти фиолетовые под кустами, в снежных выемках и ложбинах, а на чистом — светится снег сокровенным незабудковым цветом. В елушнике тени отдают зеленцой, а под соснами — васильковой лазурью.
Перевожу взгляд на кустики полыни и репья. Полынные стебли в прозрачной кружевине и сиренево просвечивают сквозь нее. На репейниках сидят задумчивые снегири. И мне кажутся они сейчас жаркими маками на белоснежной шали зимы-красавицы.
Не обижайте зиму торопливым словом, не зовите ее скучной, злой, тягучей. У всякой поры — своя прелесть. Только у зимы она спрятана поглубже, в глаза не бросается и не так-то просто бывает ее рассмотреть. Зато увидишь — не позабудешь.
МАЙЯ ВАЛЕЕВА
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
1
Он был маленьким пушистым комком. Он не знал, да и не мог знать, что назовут его Дэном, что он из породы немецких овчарок и имеет длинную родословную. Он знал только теплый бок матери и пряный вкус молока.
Но вдруг все переменилось в его жизни. Он остался один. Он плакал и скулил в неуютной коробке всю ночь, но чьи-то большие руки гладили его, и он успокаивался.
Скоро он узнал свое имя, понял, что человек с большими сильными руками — его хозяин. И полюбив его преданно и страстно, больше не тосковал о матери.
Шли месяцы. Дэн превратился в крупного толстолапого подростка. Однажды хозяин повел его куда-то очень далеко. Услышав разноголосый лай, Дэн заволновался. То, что он увидел, ошеломило его. Вокруг было множество собак. Он еле увернулся от оскаленной морды большой овчарки. Дэна обступили люди, они что-то говорили про него, щупали грудь, зачем-то залезали руками в пасть. Но Дэн терпел, потому что так хотел хозяин.
Прошло немало времени, прежде чем Дэн понял, чего от него хотят. Он полюбил тренировки. Потом всегда приятно ныли уставшие мышцы и подводило от легкого голода живот. Длинные мускулистые ноги, густая серая шерсть, крупная голова с острыми ушами и яркими глазами — Дэн стал красивым псом.
Дэн был счастлив — он любил своего друга. Ради хозяина он был готов на все. Когда он слышал его голос, в груди начинало что-то прыгать, язык вываливался из пасти, и Дэн улыбался, то поскуливая, то срываясь на восторженный лай. Он жил, радуясь всему, и не чувствовал, что надвигается беда.
Это воскресенье началось как обычно. Дэн радовался: сегодня тренировка! Но с хозяином творилось что-то неладное. Дэн заметил, как дрогнули его руки, запиравшие дверь. Голос его был неспокоен. Но Дэн верил хозяину — и ласково ткнулся ему в ладонь мокрым носом.