Ночная
Шрифт:
Я замерла, выжидая. Но он снова затих, и я срезала кошель привычно скользнувшим в ладонь «коготком». Не пересчитывая, сунула в рукав, сцапала прудовика за ракушку, не позволяя ядовитой слизи коснуться кожи. В моем ремесле настоящие язвы и ожоги ни к чему, а пальцы послушника там, где проползла улитка, уже покраснели и начали опухать. Поэтому я отрезала лоскуток от его плаща, окунула в болотную жижу, делая ткань неузнаваемо грязной, и завернула в нее прудовика. Разводить огонь здесь, за городскими стенами, было слишком рискованно, а в трущобах Нищего квартала запах улиточного варева сразу
Я уже спрятала кулек с прудовиком за пояс, на всякий случай отгородившись от ядовитой слизи еще и слоем мокрых лохмотьев, когда сообразила, что раны храмовника слишком высоко, чтобы их мог нанести гиблокрыс. И что следы у основания черепа самого гиблокрыса слишком уж напоминают отпечатки человеческих зубов.
Страх за свою жизнь все-таки пересилил голод. Я развернулась и бросилась бежать прежде, чем храмовник очнулся неупокойником, но все же опоздала. У спасительной дыры в стене стоял, скаля прокопченные зубы в посмертной ухмылке, обгоревший до неузнаваемости колдун.
Кажется, поначалу он и не пытался за мной гнаться — будто бы просто чего-то ждал. Сквозь прогоревшую грудную клетку беспрепятственно тек дождь и просвечивали камни крепостной стены, и это зрелище отчего-то так заворожило меня, что я сделала еще несколько шагов к спасительной дыре, пока мой скудный опыт общения с неупокойниками, объединившись с инстинктом самосохранения, не подсказал единственную верную линию поведения.
Еле успев погасить инерцию, я повернулась и припустила вдоль стены, едва не подвернув ногу.
Скудный опыт общения неупокойника с живыми подсказал верную линию поведения и ему, и за моей спиной в такт быстро приближающимся шагам зачавкала грязь. Я опрометчиво оглянулась через плечо и, резко выдохнув, подхватила липнущий к ногам подол и поднажала, судорожно соображая на ходу.
До следующего стока не так далеко, но там дыру в стене перекрывает решетка — ржавая, но еще довольно крепкая. Я не успею выломать прутья, чтобы пролезть. Оставались городские ворота. Пусть стражники ни за что не пустят в город еще одну оборванку, но для себя, любимых, при виде неупокоенного колдуна ворота уж точно откроют, а там главное — как-нибудь прошмыгнуть и домчаться до трущоб.
Босые ноги суматошно шлепали по лужам, вязли в грязи, сокращая шансы на спасение. Но то ли смерть, то ли «святой» огонь лишили колдуна его способностей — во всяком случае, когда я рискнула снова обернуться, он неутомимо бежал следом, вывалив набок иссушенные остатки языка, и не даже не пытался запустить каким-нибудь заклинанием.
Испуганный вопль был излишним. Я со свистом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. С прошмыгиванием у меня проблем никогда не было, а вот с забегами на длинные дистанции…
До ворот никак не меньше версты. Отсыревшие ноги немели, мокрые лохмотья хлопали по лодыжкам, еще больше затрудняя бег. А вот мертвый колдун по понятным причинам уже никогда не устанет. Не то чтобы я ему завидовала…
Но снова оборачиваться на бегу не стоило. Он был уже совсем близко.
На ходу соображалось с трудом, иначе было не объяснить, почему я вместо того, чтобы быстро спрыгнуть с мусорной кучи, забившей второй сток, пронзительно закричала,
Колдун замер. Глаз у него уже не было, но я откуда-то точно знала, на что уставился обгоревший труп, и проворно цапнула кошель, быстро распуская завязки. Если уж один вид остановил мертвяка, так может, содержимое и вовсе прогонит?..
На донышке валялась погнутая медная монетка. Больше ничего.
Неупокойник, будто опомнившись, потянулся к ней. Почерневший в огне череп оказался совсем близко, и от накатившего запаха меня чуть не стошнило. Но мертвяк проводил отсутствующими глазами мою руку — и не сдвинулся с места.
От страха горло сжалось, и из него вместо прочувствованного призыва на помощь вырвался только сиплый возглас. Я попыталась хотя бы отползти подальше, но снова поскользнулась и с хриплым взвизгом скатилась с мусорной кучи, забившей протоку. Аттракцион вышел так себе, зато колдун остался наверху, и я успела вскочить и броситься бежать — откуда только силы взялись?..
Босые ноги превратились в кровавое месиво, в боку противно закололо, а проклятый мертвяк неутомимо трусил следом, постепенно догоняя. Добежать до города я бы не успела, но мне повезло: единственный вырвавшийся у меня крик привлек-таки внимание отряда храмовников, высланных в патруль за городскую стену. Конечно, искали они вовсе не меня, а пропавшего на болотах товарища, который, возможно, еще был жив…
Товарищу я очень сочувствовала, но себя было жальче.
– Помогите! — голос еще не вернулся, но на жуткий сип храмовники среагировали даже быстрее, чем на крик. — Неупокойник! Спасите меня!
Не прекращая хрипеть, я метнулась за спину к ближайшему послушнику. Тот помянул всуе свое божество и брезгливо сморщил нос, чтобы через мгновение оказаться прямо перед мертвым колдуном, которого, впрочем, явно интересовала только я. Пока растерявшийся храмовник тянулся за священным писанием, неупокойник успел зайти к нему за спину, протянуть сгоревшие руки… и застыть, выжидательно уставившись на свой потенциальный ужин.
– Что за… — остальные члены отряда тоже потянулись было за книгами, но, увидев поведение колдуна, остановились, недоуменно рассматривая единственного на их памяти мертвяка, который не попытался посягнуть на загнанную добычу.
Добыча удивленно пискнула и машинально сжала в кулаке погнутый медяк.
– Там… у третьего стока в болото… там еще один, в рясе! — сбивчиво проинформировала я и замолкла, пытаясь восстановить дыхание.
Один из храмовников, обманчиво худой парень в укороченной рясе с потемневшей от сырости лентой через плечо — должно быть, десятник, — скупо кивнул и кивком отослал половину отряда, а сам осторожно подошел ближе. Колдун стоял, не шелохнувшись, и все так же протягивал руки, словно пытался выпросить у меня милостыню.