Ночное следствие
Шрифт:
— Это было бесчеловечно!
— Но, к сожалению, необходимо.
— Но вы же ничего тем самым не доказали…
— Нет, доказал. Ваша жена не могла не понять, что подозрение с наибольшей вероятностью падет на двух человек: на ее отца и на вас. Что бы вы, например, сделали в ее ситуации? Навлекли подозрение на другого? Спрятались бы за чьей-нибудь спиной? Вас она любит. Отца она любит. Когда я ее спросил: «Это доктор Бакула убил?» Она сразу же закричала: «Нет!» Когда я сказал Фричу о куртке, он тут же взял вину на себя. Он ведь знал, от нее знал, что небезызвестным вечером его куртку надевали не вы, но ваша жена, пан Бакула, которая в восемь часов отправилась на свидание с Арнимом фон Кольбатцем. Зачем? С какой целью? Мне еще придется поговорить с вашей
Бакула молчит некоторое время, затем спрашивает:
— Вы ее арестуете?
— Да. Вас с Фричем тоже. За соучастие.
— Нас осудят?
— Не знаю. Я же не суд. Могу только сказать вам одно. Если убийство произошло именно при тех фактических обстоятельствах, которые вы нам представили… то есть если ваша жена действительно сначала ощутила удар стилета, потом со всей силой, которая пробуждается в женщинах в определенном состоянии — а беременность как раз относится к подобным состояниям, — вырвала трость и ударила сверху, повторяю: сверху, наотмашь, по голове нападающего, то для суда это сыграет немаловажную роль. Он будет вынужден исходить из того факта, что в данном случае имело место не предумышленное убийство, но убийство, вызванное необходимостью самообороны… Советую взять хорошего адвоката.
— Вы советуете… — Бакула смеется, но в его смехе нет ни тени иронии. Так смеются только совсем беззащитные люди, когда они уже понимают, что не осталось ни проблеска надежды.
На горизонте мерцают первые розовые лучики, которые просились сквозь глубокую синеву неба и окрасили наши лица в странные сероватые тона.
— Могу только советовать, — оправдываюсь я.
Наш разговор, в течение которого я все время жду, что вот-вот вспыхнет сигнальный фонарь или приедет машина с собаками, этот разговор становится для меня все более мучительным.
— Могу только советовать, пан доктор Бакула, — повторяю. — Однако для подтверждения наших предположений не хватает вашего тестя. Живого Германа Фрича.
— Он не имеет со всем этим ничего общего, — отвечает Бакула.
— Вы забыли о векселе, доктор, о королевском векселе на сто тысяч талеров… Нам надо узнать мотивы преступления.
— Есть! — кричит Домбал и хватает меня за плечо. — Там, между торосами!
Не ожидая нашей реакции, он бросается вниз, к дюнам, но я останавливаю его почти силой. Говорю, что это лишь оптическая иллюзия, игра предрассветных теней. Но он стоит на своем: только одна тень движется от берега, а не к берегу, как остальные, которые порождены отблесками зари.
— Да, там человек! — говорит Бакула.
Я срываюсь с места, но резкая вспышка и звуки выстрелов пригвождают нас к месту. Стреляет патруль. Домбал уже внизу. Сквозь грохот волн под скалой, сквозь свист ветра слышу его крик: «Не стрелять! Не стрелять в него!» Пограничники кивают на Лигензу и объясняют, что цель слишком далеко, что все равно не попали бы…
— Он же идет дальше! — кричит доктор Бакула. — Если вы…
И, не дожидаясь ответа, историк бежит по вздыбленным льдинам. Я не вижу Фрича. Его скрывают ледяные торосы. Домбал скорее ощущает, нежели видит, куда бежит старик, — на север, к морю. Бежит? Удирает? Он движется так же, как и мы: скользит, падает, спотыкаясь по гофрированному льду. Пограничники и Лигенза остались позади. Их подбитые железом ботинки не выдержали поединка с ледяными препятствиями. Домбал еще идет. Слышу его тяжелое астматическое дыхание. «Не успеем… Надо стрелять…» — кричит поручик. А беглец уже миновал последние завалы льда и вышел на ровную поверхность, словно обрезанную у близкого горизонта черной полоской воды. Открытое море. Герман Фрич в свете розоватых предрассветных сумерек кажется непонятным черным предметом, который медленно катится к уже близкой пропасти моря.
Домбал отстает. Только Бакула идет рядом со мной. Я слышу сзади гневный и умоляющий крик Домбала: «Надо стрелять!.. Стрелять…» Бакула возмущенно ему отвечает, я не разбираю отдельных слов.
Мы
Бакула меня опережает. Ловко балансируя на льду, он бежит прямо по траектории выстрела. Кричит что-то не то мне, не то Фричу. Кричит все время. Крика его не может заглушить даже отзвук моего неуверенного выстрела. Голос Бакулы разрывает ледяное безмолвие, теряется в далеком море. Он падает, но ползет дальше.
Домбал сосет окровавленные пальцы.
— Смотри уйдут оба…
— Успеет. Бакула моложе.
Домбал медленно поднимает пистолет. И когда я хватаю его за руку, на полированном металле оружия вспыхивает пурпурный огонек:
— Успеет, — говорю я и всеми силами души хочу, чтобы он действительно успел.
Мы идем как слепые, придерживая друг друга. Впереди уже два черных предмета, которые медленно катятся к морю. Мне кажется, что Фрич движется медленней. То ли доконал его холод, то ли он понял, что рев черной воды, который он слышит перед собой, все равно не в силах заглушить его отчаяния.
Бакула встает, пытается встать, падает и снова подымается, протягивает вперед руки и вдруг оказывается в потоке яркого света. С берега, который маячил сзади лишь тусклыми точками огней, ударил луч прожектора. Но тут же его яркость ослабевает: прожектор переключили на рассеянное освещение. В мягком желтоватом зареве огня впервые возникает передо мной с полной отчетливостью неспокойное движение моря, кружево пены, а несколько ближе — ровно обрезанная кромка льда.
— Собаки приехали, — говорит Домбал.
С берега доносится заливистый лай.
Мы все еще идем, всматриваясь в одну точку. Уже трудно разобрать, то ли это человек, то ли непонятный, облепленный снегом предмет, выброшенный волнами на лед.
— Герман! — Это кричит Бакула. Он с трудом держится на ногах. Спотыкается о ледяные выступы. — Герман! Стой! Стой! Вексель у меня! Слышишь… У меня вексель!..
Последнее слово разрывает тишину, подобно выстрелу, и гаснет в белом безмолвии.
Домбал, не вынимая изо рта окровавленных пальцев, бросается вперед. До меня не сразу доходит, почему он так отчаянно рванулся. Но вдруг с самого моря вырастает фигура Фрича. Он поднимается удивительно медленно. Бакула кидается на него. Они барахтаются почти у самой ледяной кромки, кажется, вот-вот скатятся в воду. Потом оба застывают в полной неподвижности.
На розоватом ледяном поле распростерты два черных человеческих тела. Над ними, словно охотник, настигший дичь, стоит Домбал.
X. ВЕКСЕЛЬ ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
1
Герман Фрич рассказывает:
— …весной, а может, летом сорок восьмого, когда уже заканчивалась репатриация немцев, выезжавших отсюда в Германию, в Колбацком замке появился господин Гуго Яспер. Да, тот самый господин Яспер, который в свое время служил комендантом замка, а позднее, после тридцать третьего года, надел коричневую рубаху, был в СС и в сорок четвертом году отступал вместе с остатками дивизии Гогенштауфен. И я очень удивился, что ни с того ни с сего, когда войну уже проиграли, господин Гуго Яспер явился снова, к тому же ночью. А что самое важное, прибыл, когда все немцы отсюда уезжали. Я подумал про себя, что если все делают одно, а один человек — противоположное, значит с ним что-то неладно. Я тогда так подумал про себя, ничего никому не сказал, потому что мне не с кем было разговаривать, моя жена умерла. А Труда была совсем малюткой и не могла понять, о чем я думаю.