Ночное солнце
Шрифт:
– Дорогой мой! Ты совсем не уважаешь мое время!
Еле уместив задницу на узком стуле, Петр Анатольевич заухал в невидимый рупор:
– Радость моя! Богиня! Я все-таки при исполнении. Такого ща перца крученого к нам привезли, уф… – Он отер кулаком пот со лба.
С эндокринной системой у Пети давно было не в порядке, и это сказывалось на его неустойчивой потенции. Правда, после их сеансов и его вступления в придуманный им же орден его дела на сексуальном фронте заметно улучшились. Истинная проблема Пети была в том, что он больше смерти боялся своей
– У меня мало времени. – Инфанта в два глотка осушила давно остывший эспрессо. – Что по объекту?
– Да ничего там особенного… Точнее – вообще ничего…
К их столику подошла стройная симпатичная официантка.
– Коньяку мне пятьдесят принеси. – Петя с трудом удержался, чтобы не облапать взглядом девчонку.
– Какого? – уточнила девушка.
– Самого дорогого! – хмыкнул он, не глядя на нее.
– Вы что-нибудь еще будете заказывать? – любезно обратилась официантка к Инфанте.
– Иди уже! – огрызнулась она.
– Короче, объект из «наших», ушла на пенсию в звании майора около двух лет назад. По состоянию здоровья. Но там была какая-то темная история. Похоже, тетка принципиальная, поперла, куда не следует, вот ее и спровадили. Служила под полковником Никитиным, с которым много лет водила нежную дружбу.
– А что сейчас с Никитиным?
– Тоже вышел на пенсию. У него частное сыскное бюро. Чел неплохой, серьезный, но осторожный, куда не надо, не лезет. Из тех, с кем всегда можно договориться.
Официантка поставила перед Петей коньяк и подошла к столику, где сидели любовники.
Пока мужчина рассчитывался наличными, женщина юркнула к выходу. От них так и разило желанием скорого секса.
– Петь, Никитин меня пока не особо колышет! Что по объекту?! – злилась Инфанта.
– Богиня, да ничего на нее нет… Сидит баба дома, до недавнего времени жила у мужика, но там квартира на той неделе погорела. Теперь вернулась по месту прописки, живет с дочерью и ее хахалем. Из дома выходит раз в день, наведывается на погоревшую квартиру, там сейчас гастеры ремонт делают. Соседи дали показания, что, типа, квартиру психиатру подожгли. Но наши, ясный пень, дело уже закрыли, прямых улик нет.
– Что за психиатр?
– Мужик ее, – пожал плечами подполковник. – На него тоже ничего, недавно перешел в частную медицину. И на дочь, переводчицу, тоже ничего. И на мужика дочери, эмчеэсника – тоже.
– Плохо работаешь, Петя, – скривилась Инфанта. – Объект уже больше половины жизни прожил, в вашем ведомстве работал, семью имеет – и что, совсем ничего?!
– Да вот те крест, богиня! – Петя неловко и поспешно перекрестил себя, с трудом сложив толстые пальцы. – Не, если надо, мы этой грымзе жизнь подпортим! По наркоте, например… Дочка же с иностранцами якшается… Или кого-то из отсидевших по ее делам разыщем, – торопливо зашептал он.
– Фуфла не надо! – отрезала Инфанта, вставая. – За кофе заплати. А за психиатром этим пусть твои пиздодельные пинкертоны последят с недельку. И еще мне понадобится кое-какая личная инфа о семье Никитина.
Выйдя из кафе, она накинула на голову белоснежный кашемировый шарф – моросило.
Информация, поступившая от Пети, окончательно испортила настроение. До этой встречи она была уверена – ему удастся что-то нарыть на «объект», если не по сфабрикованным когда-то уголовным делам, то хотя бы по семье… по налогам…
Кидать подставу она не хотела.
Все должно быть по справедливости.
Придется, как привыкла, и дальше действовать самой.
Восстановить равновесие ей помогала живопись.
Купив входной билет, Инфанта прошла в здание музея.
От скверной погоды, отсутствия солнца, моросившего, но пробиравшего до костей дождя в теплом, ярко освещенном помещении слегка закружилась голова.
Судя по полученной информации, Петя не врал – он, похоже, прочесал все, что мог. А в последние дни после ее просьбы, озвученной в грузинском ресторане, когда был сбор ордена, он вообще приставил к «объекту» наружное наблюдение.
Впрочем, удивляться было нечему.
Насколько она знала, «объект» жил скромно и имел принципы.
Ей нравилось это слово – объект.
Оно обезличивало человека и примиряло давно задуманное с шевелившимися в ней сомнениями.
Поднявшись по лестнице, Инфанта окинула взглядом впечатляющий своей выдержанной роскошью зал.
Народу в будничный дневной час было немного: в основном студенты или неторопливые, интеллигентного вида пенсионеры.
Ей нужно было уцепиться взглядом за что-то такое, что могло дать не поверхностное впечатление, но полное погружение.
Инфанта была уверена: все значимые, вошедшие в историю творцы, будь то писатели, композиторы или художники, имели психические отклонения. Стоило ли говорить о тех безродных, затертых, но так и не исчезнувших гениях, непризнанных при жизни, о тех, кто не признан до сих пор и не будет признан никогда?
Шизофрения, паранойя, обсессивно-компульсивное и тревожное расстройства – в безумии талантов можно блуждать бесконечно… Чужое безумие всегда затягивает. Путешествия по тоннелям чужих душ, не обычных людишек, как большинство клиентов, а особенных, назначенных публикой гениев или никому не известных учителей и подмастерьев, выглядывавших из-за их спин, давало ей необходимую перезагрузку.
Бродить в глубинах собственной души она не любила, рефлексия мешала ей действовать.
Виновные должны быть наказаны.
Только это справедливо.
Пытаясь сфокусироваться, Инфанта уцепилась взглядом за одну из работ.
Она не поняла, что именно привлекло ее в этой унылой картине: холст/масло, одинокая ворона на покосившемся от времени заборе.
На банкетке напротив картины сидел молодой мужчина и смотрел на нее зачарованным взглядом.
Остановившись у полотна, она из любопытства обернулась и посмотрела на посетителя. И тут же поняла, что он глядит вовсе не картину.