Ночной Дозор
Шрифт:
Но когда этот курс проходят те, кто и впрямь дорог или хотя бы просто симпатичен, тебя начнет корежить и разрывать на куски. Ты поймаешь странный взгляд в свою сторону и станешь гадать, что же узнал в рамках курса твой друг? Какую правду? Какую ложь?
И что обучаемый узнает о себе самом, о мире вокруг, о своих родителях и друзьях?
И будет желание — страшное, невыносимое. Желание помочь. Объяснить, намекнуть, подсказать.
Вот только никто, прошедший курс, не даст этому желанию волю. Потому что именно этому учатся, своей болью постигая,
В общем-то сказать можно и нужно все. Надо лишь правильно выбрать время, иначе правда станет хуже лжи.
— Оля?
— Ты поймешь, — сказал я. — Только подожди.
Посмотрев сквозь сумрак, я бросил машину вперед, вписываясь между неуклюжим джипом и громоздким военным грузовиком. Щелкнуло, сложившись, зеркало, задевшее за край грузовика, — мне было все равно. Первой преодолев перекресток, прошипев шинами на повороте, машина вырвалась на шоссе Энтузиастов.
— Он любит меня? — вдруг спросила Светлана. — Все-таки да или нет? Ты ведь знаешь, наверное?
Я вздрогнул, машина вильнула, но Светлана не обратила на это внимания. Она задала вопрос не в первый раз, чувствую. Уже был между ней и Ольгой разговор, явно тяжелый и неоконченный.
— Или он любит тебя?
Все. Сейчас я не смогу молчать.
— Антон очень хорошо относится к Ольге. — Я говорил и о себе, и о хозяйке своего тела в третьем лице. Это нарочито, но выглядит просто как сухая отстраненная вежливость. — Боевая дружба. Не более того.
Если она задаст Ольге вопрос, как та относится ко мне, то обойтись без лжи будет труднее.
Но Светлана промолчала. А через минуту на миг коснулась моей руки, будто прося прощения.
Теперь от вопроса не удержался я.
— Почему ты спрашиваешь?
Она ответила легко, без колебаний:
— Я не понимаю. Антон очень странно себя ведет. Иногда кажется, что он без ума от меня. А иногда — что я для него одна из сотни знакомых Иных. Боевой товарищ.
— Узел судьбы, — коротко ответил я.
— Что?
— Вы этого еще не проходили, Света.
— Тогда ты объясни!
— Понимаешь, — я гнал машину все быстрее и быстрее, это, наверное, включились моторные рефлексы чужого тела, — ты понимаешь, когда он шел к тебе домой первый раз…
— Я знаю, что подверглась внушению. Он рассказал, — отрезала Светлана.
— Дело не в этом. Внушение было снято, когда тебе рассказали правду. Но когда ты научишься видеть судьбу — а ты непременно научишься, и куда лучше меня, — ты поймешь.
— Нам говорили, что судьба изменчива.
— Судьба поливариантна. Идя к тебе, Антон знал, что в случае удачи он полюбит тебя.
Светлана помолчала. Мне показалось, что у нее слегка порозовели щеки, но, может быть, это было от прорывающегося в открытый кузов ветра.
— И что с того?
— Ты знаешь, что это такое? Быть приговоренным к любви?
— Но разве это не так — всегда? — Светлана даже вздрогнула от негодования. — Когда люди любят друг друга, когда находят среди тысяч, миллионов. Это же всегда — судьба!
И я снова
— Нет. Света, ты слышала такую аналогию: любовь — это цветок?
— Да.
— Цветок можно вырастить, Света. А можно купить. Или его подарят.
— Антон — купил?
— Нет, — сказал я; слишком резко, пожалуй, сказал. — Получил в подарок. От судьбы.
— И что с того? Если это — любовь?
— Света, срезанные цветы красивы. Но они живут недолго. Они уже умирают, даже заботливо поставленные в хрустальную вазу со свежей водой.
— Он боится меня любить, — задумчиво сказала Светлана. — Так? Я не боялась, потому что не знала этого.
Я подъехал к дому, лавируя между припаркованными машинами. В основном — «жигули» и «москвичи». Непрестижный район.
— Зачем я тебе это все говорила? — спросила Светлана — Зачем допытывалась ответа? И откуда ты знаешь ответы, Ольга? Только потому, что тебе четыреста сорок три года?
Я вздрогнул, услышав цифру. Да, богатый жизненный опыт. Весьма богатый.
На следующий год у Ольги намечается своеобразный юбилей.
Хотелось бы верить, что мое тело, пусть даже в четверть этого возраста, останется в столь прекрасной физической форме.
— Пойдем.
Машину я бросил без всякого присмотра. Все равно человеческому существу и мысли не придет украсть ее; охранные заклятия надежнее любой сигнализации. Молча, по-деловому, мы со Светланой поднялись по лестнице, вошли в ее квартиру.
Тут кое-что изменилось, конечно. С работы Светлана ушла, зато ее стипендия и «подъемные», выплачиваемые каждому Иному при инициации, намного превосходили скромные доходы врача. Телевизор она сменила, непонятно лишь, когда находит время его смотреть. Роскошный, широкоэкранный, слишком большой для ее квартиры. Забавно было смотреть на эту неожиданно проснувшуюся тягу к красивой жизни. Вначале она появляется у всех — вероятно, как защитная реакция. Когда мир вокруг рушится, когда прежние страхи и опасения уходят, а на их место заступают другие, еще непонятные и смутные, каждый начинает осуществлять какие-то мечты прежней жизни, еще недавно казавшиеся нереальными. Кто-то кутит в ресторанах, кто-то покупает дорогой автомобиль, кто-то одевается «от кутюр». Это длится недолго, и не потому даже, что миллионером в Дозоре не станешь. Сами потребности, еще вчера бывшие такими желанными, начинают отмирать, уходить в прошлое. Навсегда.
— Ольга?
Светлана смотрела мне в глаза.
Я вздохнул, собираясь с силами:
— Я не Ольга.
Молчание.
— Я не мог сказать раньше. Только здесь. Твоя квартира защищена от наблюдения Темных.
— «Не мог»?
Суть она ухватила сразу.
— Не мог, — повторил я. — Это лишь тело Ольги.
— Антон?
Я кивнул.
Как нелепо мы сейчас выглядим!
Как хорошо, что Светлана уже привыкла к нелепостям.
Поверила она сразу.
— Негодяй!