Ночной мотоциклист (сборник)
Шрифт:
…Прежде всего Эн Эс заставляет меня вскипятить чайник и переодеться. Плащ я выжимаю, как половую тряпку.
— Хватит с нас одного больного.
Майор не дает мне говорить, пока я не выпиваю две чашки густого чая, заваренного по особому, разработанному Комоловым способу, который у нас в управлении носит название «пришел с февральского дежурства».
— Теперь давай по порядку. Помни: я ничего не видел.
— Кажется, мы скоро можем закончить это дело, Николай Семенович.
— Ишь ты. Veni, vidi, vici*.
*
Любовь к латыни он сохранил еще с рабфаковских времен, когда собирался податься в фармацевты. «Не язык, а сама логика».
— Выводы потом. Давай по порядку!
— Хорошо…
— И помни: я ничего не видел…
Домишко Шабашникова стоял за ветхим забором, ворота висели на одной петле, открывая вход во двор. Повсюду были разбросаны какие — то хомуты, поленья, миски с собачьей едой.
Достаточно было лишь беглого взгляда, чтобы убедиться: здесь живет бобыль.
За сараем, через два или три двора, виднелась «круглая», на четыре ската, крыша. Это был дом убитого инженера Осеева.
— Он чем занимается, Шабашников?. — спросил я у капитана.
— Да так… Охотник. Можно сказать, профессионал. Шкурки сдает. Собаки у него знаменитые, щенками торгует. Сейчас увидите Найду — лучшая, говорят, лайка в Сибири, универсал.
— Один живет?
— Один.
Мы вошли в дом после того, как на стук никто не отозвался. В доме было сумрачно. Хозяин сидел на кровати и, держа на коленях фокстерьера, разговаривал с ним. Поджарая лайка настороженно следила из — за шкафа. У ее ног барахтались два щенка. Здесь было собачье царство. Да и сам Шабашников показался мне похожим на служебного пса, получившего отставку по возрасту. Обвислые щеки, слезящиеся глаза, весь пожухлый, мятый.
Он был не то чтобы сильно пьян, но и трезв тоже не был.
— Извините, что побеспокоили, — мягко сказал Комаровский. — Нам известно, что у вас имеется охотничий нож…
— У меня разрешение, — буркнул Шабашников, не поднимая головы. — На карабин и нож.
— Идет проверка… Оружие у вас? Покажите, пожалуйста.
Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке. Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила тишина.
— Нет ножа, — растерянно пробормотал Шабашников.
— Поищите хорошенько.
Ножа, как мы и ожидали, нигде не оказалось. Через несколько минут мы уже знали, что у охотника исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь, лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка.
— Когда вы в последний раз видели нож? Шабашников наморщил лоб.
— Да вот позавчера…
— Восьмого августа? — Комаровский бросил взгляд в мою сторону. Преступление было совершено в ночь с восьмого на девятое.
— Ну да, восьмого… Я
— Может быть, забыли там? Комаровский предоставлял ему возможность выкрутиться.
— Нет, принес, положил в сумку.
— Ну, а дальше? Вспомните подробности. Вечером и в ночь с восьмого на девятое вы были дома?
Комаровский задавал короткие вопросы, словно гвозди вбивал. Он толково вел этот разведывательный допрос. Я чувствовал, что еще немного — и Шабашников сам загонит себя в угол.
— Дома… Вообще — то плохо помню… Под хмелем был.
И тут я увидел, как в нем шевельнулся страх, выполз из — под спиртной дремы. Глаза меняли выражение — словно диафрагма открылась в объективе и реальная жизнь вместе с сумрачным светом дождливого дня хлынула внутрь. Диафрагма открывалась все шире, и чем больше вбирали в себя глаза Шабашникова, тем сильнее росла в них тревога. Он был не так уж стар, это ясно чувствовалось сейчас.
— Щеночков я продавал в тот день, — сказал охотник. — Щеночков. Жалко мне их всегда, вот и…
Он вдруг улыбнулся мне. Улыбка была жалкая, заискивающая. Да, вот так оно и бывает. Пьяная дурь, неожиданная вспышка алчности и жестокости. И ничто не остановило его, одурманенный мозг не поставил ни одного барьера.
— Собаки! — забормотал хозяин, протягивая мне фокстерьера. — Посмотрите: Тюлька, такого «фокстера» нигде не увидите. Любого лиса возьмет! Люблю я собачек…
Он сказал это так, будто любовь к собакам могла оправдать любой его поступок.
Тюлькины смешливые глазки — бусинки затерялись в завитушках белой шерсти. Шабашников и впрямь любил собак — фокстерьер был чист и вычесан. А в доме творилось черт знает что.
— Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? — еще раз спросил Комаровский.
— Где же еще?
— И выходит, только в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть похищены?
— Не знаю, — пробормотал Шабашников. — Наверно.
— В таком случае необходимо задержать вора. Мы осмотрим место происшествия…
— Да зачем? — замахал руками Шабашников. — Мелочь какая! Не надо, ни к чему, идите себе занимайтесь делом.
— Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть использовано похитителем.
— Нож — тоже мне оружие!..
— Все — таки!
Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Привезли розыскную собаку. Проводника предупредили, как вести поиски. Вскоре овчарка, рыскавшая по двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня, сваленного у сарая. Мы извлекли из — под щебня небольшой сверток. В обрывок полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег. Десять «четвертных».
— Это ваши деньги? — спросил Комаровский.