Ночной мотоциклист
Шрифт:
– Шабашников ничего не говорил вам об Осееве? - Ничего. Я слышал, что Шабашников якобы заподозрен... Извините, что вмешиваюсь. Но Шабашников не способен совершить что-либо противозаконное. Мельком оглядываю фотографии на стенах. Бесчисленные снимки жены: маленькая полная девочка в кудряшках, с ямочками на щеках, потом маленькая полная девушка с ямочками, потом женщина все с той же не тронутой годами улыбкой и с теми же кудряшками. "Самого" не видно на фотографиях, только два сравнительно недавних снимка. Бывают люди, которых трудно представить детьми, и Анданов из их числа. У него не было младенчества, он не ползал перед объективом на голом пузе и не ждал птички, которая вот-вот вылетит из круглого стеклышка. Длинное пальто, барашковый воротник, руководящий "пирожок" на затылке. Таким, наверно, он появился на свет и сразу принялся за сортировку писем, телеграмм и другую общественно полезную деятельность. - Во сколько вы ушли от Шабашникова? - Часов в пять. Мягко и деликатно я стараюсь получить от Анданова ответ на вопрос, который не хочу задавать "в лоб". Анданов оказывается гораздо более понятливым, чем я ожидал. Он облегчает мою задачу. - В тот же вечер я выехал из Колодина. Жена почувствовала себя хуже, и я решил поместить ее в областную клинику. Здешние врачи, увы... Впрочем, вам это неинтересно. Очевидно, молодой человек, вы хотите установить алиби всех, кто был у Шабашникова? Что ж, пожалуйста. Как бы ни раздражал меня этот холодный тон, я начинаю чувствовать нечто вроде благодарности к этому спокойному, сдержанному человеку. С ним не надо финтить. - Назвать поезд? - Да. - Я выехал со станции Коробьяниково в десять тридцать. Вагон шесть. Мягкий. Там были двое проводников-мужчин. Он говорит уверенно и спокойно. - Когда вы уходили, Шабашников был трезв? - Да. - Много вы оставили задатку за щенка? - Шесть рублей. - Зря вы это сделали: Шабашников тут же напился. - Я должен был заплатить. Но, к сожалению, расходование суммы от меня не зависело. Комната у Анданова большая и сумрачная. Тюлеч вые накидки на тумбочках, герань и- "слезки" на окне, ракушечные шкатулки - здесь ощутимо недавнее присутствие хозяйки, домовитой и рачительной. Квитанции и жировки аккуратно подколоты на гвоздик. В доме, должно быть, знают цену деньгам. Расписание поездов в рамочке: белый реактивный самолет над красным электровозом. "Почтмейстер" и дома как на работе. - Надеюсь, содержание нашего разговора... - Я знаю порядок, - перебивает меня Анданов. Скатываюсь по лестнице-ксилофону под дикий вопль ступенек. Интересно, что у него на обед? Мне представляется длиннолицый унылый человек, сосущий сухарь над стаканом бледного чая. - Не похищены ли у вашего мужа вместе с деньгами какие-либо драгоценности, дорогие вещи? - Вещи? Женщина в черном шерстяном платке и черном платье смотрит на меня, стараясь сквозь ворох собственных мыслей добраться до смысла вопроса. Вся наша суета так далека от нее, так ничтожна. Если бы мы приходили до. Не после, а до. Дочь Осеева сидит чуть поодаль. Похожа на мать, такое же строгое красивое лицо, брови вразлет. - Драгоценности? Если бы убийца унес с собой хоть что-нибудь еще, кроме денег, мы получили бы в руки нить. Вещи оставляют заметный след. - Разве что янтарные запонки, - говорит дочь. Она смотрит на меня неподвижными глазами. Зачем все это? Для меня запонки - это запонки. Вещественное доказательство. Для них - ощутимое прикосновение к прошлому. Может быть, день рождения, торжественный вечер, свечи в праздничном пироге. Горе заслоняет им весь мир. А тут еще я со своими вопросами. Но я не могу ждать. Я смотрю в опись, составленную при осмотре дома Осеева. Вот - "запонки янтарные, одна пара". На месте. - Ваш муж никогда не делился с вами своими опасениями?.. Может быть, вражда, сложные отношения с кем-либо? - Нет. Он ладил с людьми. - Но вы уже несколько месяцев не видели его. - Он регулярно писал. Дочь приезжала. Все было хорошо. - Вы гостили в Колодине, - обращаюсь я к дочери.
– Кому ваш отец без опасений мог открыть дверь ночью? - Трудно сказать. Отец еще не обзавелся друзьями. Разве что Шабашникову. У меня еще много вопросов, но Осеевы держатся из последних сил. Если бы мы приходили до... - Я только об одном попрошу, - говорит мать.
– Верните мне дневник мужа. Он дорог как память. - Дневник? Мне не надо заглядывать в опись: дневник никак не мог пройти мимо глаз. - Вы уверены, что ваш муж вел дневник в последние дни? - У него это вошло в привычку. Он много ездил по стройкам, много видел. Хотел составить "маленькую летопись". - Да, у отца был дневник, - подтверждает дочь.
– Толстая тетрадь, он сам сшивал листы. Мне становится как-то зябко. Словно дорожка, по которой я шел, вдруг оборвалась и оттуда, из темноты, из провала, веет холодом. Если дневник похищен преступником, значит подтверждается опасение шефа: деньги только маскировка, ложный след! Но... дневник мог быть утерян Осеевым, сожжен. А что, если в дневнике лежали деньги и убийца прихватил его впопыхах? Десятки вопросов
– Скорее всего это были записи личного характера. Я смотрю, как Осеевы садятся в машину. Милицейский шофер предупредительно распахивает дверцу фургончика перед двумя женщинами, одетыми в черное. - Дневник скорее всего мог понадобиться человеку, который уже сталкивался с Осеевым, - говорит Комаровский. Он расхаживает по кабинету, долговязый, как цапля, и размахивает руками.
– А Шабашников уже двадцать лет безвыездно живет в Колодине. Никаких связей с Осеевым в прошлом. - А "наши охотники"? - Анданов за последние годы жил в Рассолье, Рубахине, Карске. Обращаю внимание: он в отличие от Осеева не искал строек, а бежал от них. Рассолье, Рубахино и Карск - ныне города индустриальные. Кстати, Осеев там никогда не работал. Жарков несколько раз бывал в Нижнеручьинске и Слюсарке, где жил инженер. Но что тут удивительного? Жарков в недавнем прошлом цирковой артист, гастролер. - Но мы еще ничего не знаем о незнакомце. - Да! Звонили из областного управления, - спохватывается Комаровский. Помилуйко намерен прилететь. Заменит Комолова. Помилуйко. Как бы неуверенно ни чувствовал я себя, оставшись без Комолова, мне бы не хотелось, чтобы Помилуйко заменил шефа, Помилуйко любит работать в одиночку, превращая остальных сотрудников в простых "подсобников". Он слишком напорист, этот майор, и к тому же у него постоянные нелады с Комоловым. - Паща, это ваше первое самостоятельное дело, по крайней мере до приезда Помилуйко. Не волнуйтесь, все будет в порядке, Комаровский наклоняется надо мной, такой добрый, усталый и домашний, что милицейский китель, который топорщится на его костлявых плечах, кажется реквизитом, позаимствованным в местном народном театре. И я впервые думаю, что он почти вдвое старше меня. Он уже был "дядей Степой-милиционером", когда я только пошел в первый класс. "Первое дело"? Нет... Но, кажется, это первое по-настоящему сложное дело. Если мне не удастся найти подтверждение версии о преступнике, похитившем нож и сапоги у старика... Тогда останется один подозреваемый, Шабашников. Выходит, его репутация и судьба в моих руках. - Вы не волнуйтесь, Паша... А вот пообедать вам надо бы! - Как-нибудь доедем, - уверяет меня шофер. Ему лет девятнадцать, и он большой оптимист. Задний мост скрежещет, как будто там, под днищем, работают жернова. Худо у колодинской милиции с транспортом. Вокзал находится в четырнадцати километрах от города, это, собственно, самостоятельная станция, и называется она Коробьяниково. Но в Колодине говорят "наш вокзал". Городу хочется быть значительным. В десять тридцать на станцию приходит двадцать второй поезд: тот, в котором ехал Анданов. Сегодня я могу застать ту же бригаду проводников, и мне надо обязательно успеть, иначе бригада сменится и проверка усложнится. Ухабистая дорога, присыпанная щебенкой, мотает машину, словно катер на волне. - Вот пришлют новую, - бормочет шофер.
– Мигалку поставим на крышу, радиостанцию. Как в Москве! - Здорово!
– говорю я.
– Как бы побыстрее? Опаздываем. Шофер, сделав свирепое лицо, разгоняет машину. "Козлик" совершает лихие прыжки, оправдывая свое название. Потом скрежет переходит в поросячий визг. Мы останавливаемся. - Теперь, значит, не успеем, - говорит шофер. Улица темна и пустынна. Автобус к поезду, вероятно, уже ушел. И ни одной машины. Справа тянется длинный унылый забор. Склад... Но ведь там должен быть телефон! Я отыскиваю проходную. Кому звонить? И тут меня осеняет: Ленка возмутительница тишины. У Самариных есть телефон... Это мне просто повезло, что какой-то местный руководящий деятель воспылал охотничьей страстью и ему потребовалась помощь Дмитрия Ивановича. "Деятеля" давно нет, а телефон остался. В этом великое преимущество механизмов перед должностными лицами: коль их поставили, они всегда на месте. - Помнишь, ты обещала научить ездить на мотоцикле? - Десять часов вечера - самое удобное время. - Но ты должна меня выручить! Через несколько минут Ленка лихо тормозит около "газика". На ней белый марсианский шлем. - Давай сяду за руль, - говорю я. - Ты не умеешь. - Посмотрим, чему нас учили в милиции. - Не забудь: на нем катушечный акселератор. Приемистость! Стокилометровая скорость через одиннадцать секунд разгона. - Да ты заправский мотоциклист! - Это моя вторая профессия. Я серьезно, -не смейся. Черные рукоятки руля согреты Ленкиными ладонями. Мы летим в ночь, неся перед собой узенький коридорчик света. Поднимаемся на сопки и спускаемся в распадки, словно в воду ныряем - холодный сырой воздух бьет в лицо. Километровые столбы возникают как белые привидения. Здорово это - скорость! В пути у тебя всегда есть четкая и желанная цель. И все, что мучало недавно, становится простым и понятным. Изобретатель колеса был великим человеком... Я чувствую затылком дыхание Ленки. Руки закоченели, и весь я закоченел, но мне удивительно хорошо. Вокзал выплывает, как каравелла времен Колумба. Это неуклюжее бревенчатое строение со множеством надстроек и переходов. Кассирша меланхолично щелкает компостером. - Как с билетами на тридцать второй? - В августе всегда свободно... - А в шестой вагон? - Тем более. Это мягкий. Странно, что Анданов взял мягкий вагон, когда были свободны купированные. Он не похож на человека, который с легким сердцем извлекает из кармана бумажник. Глухо гудят рельсы, дальний свет паровоза шарит по сопкам. Вскоре платформу .заливает сияние прожектора и фигуры людей становятся просто черными силуэтами. За палисадником я вижу Ленку. Лунно сияет ее шлем. Дурацкая песенка почему-то приходит на память: "И марсианочка с фотоннаю ракетою ко мне летит, летит..." Проводник мягкого вагона на редкость словоохотлив. Он фонтанирует, как тюменская скважина. Вид милицейского удостоверения приводит его в восторг. Этот курносый увалень любит приключения. Да, он помнит: такой высокий строгий пассажир, а жена его маленькая, и он поддерживал ее за руку, потому что она была больна. Да, это он на фотокарточке, факт. Наверно, научный работник. Почему? Ну, такой серьезный и ехал в мягком. Не остался ли пассажир на перроне? Нет, он ехал до конца. Билет у них был в третье купе, там ехал какой-то инженер, который пил много чая, просто даже подозрительно! Значит, пассажир с больной женой вошли в купе, а инженер выскочил оттуда со своим чемоданом и подстаканником. У него был собственный серебряный подстаканник - тяжелый, как гиря. Даже подозрительно... Инженер сказал, что не хочет ехать в одном купе с женщиной, которая больна и громко стонет. Вообще-то можно понять человека. Нынче эти вирусы в моде страшное дело, так и косят, так и косят. У него, у проводника, у самого первый муж родной тетки... Ладно, он больше не будет отклоняться от темы, он понимает, что время дорого. Значит, инженера перевели в другое купе, а строгий пассажир с женой ехали одни. Вагон-то свободный! Выходил ли пассажир из купе? Ну, этого он не знает, потому что вскоре пошел спать, а дежурить заступил напарник. На станции бьют в колокол. - Да где же напарник? - Он за кипятком помчался... Федя! Я вижу, как мчится Федя с ведром. Поезд лязгает и трогается. В два прыжка я оказываюсь у палисадника. - Ленка! Я поехал. Соскочу на первой станции и завтра вернусь. Спасибо! - Выходи в Лихом!
– кричит Ленка.
– Подожди на станции. Я скоро буду там... Вернусь в Колодин, а оттуда по тропинке. - Не надо! - Жди! В служебном купе напарник Федя косит на меня глазом. Он осторожен, себе на уме и в отличие от приятеля не склонен радоваться приключениям. - Значит, я заступил. Зашел в купе: не нужно ли чего? Нет, говорит, не нужно. Жена хворая лежала. В третьем часу он вышел из купе. Спросил бинта. Ногу он поранил, прыгая с полки. Соды спросил для жены. - Вы точно видели пассажира в третьем часу? - А вот как вас вижу, так и его. На фотоснимке - он, точно. Вот и все. Можно возвращаться. Круг сузился. Теперь их остается только двое: Жарков и незнакомец. - Вы извините, конечно, - говорит курносый проводник, чрезвычайно довольный происшествием.
– Он, что, преступник большой? Замечу где поймаю! Я такой... - Лучше не ловите. И про разговор этот забудьте. Пусть "почтмейстер" спокойно охотится на медведей. Сортирует письма. Рассылает телеграммы. Нависшее над ним подозрение в эту минуту рассыпалось прахом.
8
В Лихом на пустой платформе горит керосиновый фонарь, вокруг августовская темь. Шумят невидимые деревья, и пахнет сырым лесом. Зря я втянул Ленку в эту поездку. Где она блуждает на своей "Яве"? Разъезд Лихое соединяет с Колодином тропка, вьющаяся по тайге, как слабый ручеек. Тридцать пять километров тайги. Уж лучше бы мы договорились встретиться не в Лихом, а в Полунине - там хоть какая-то дорога. Еще слышен шум поезда. Он плетется по однопутке, по краю озера, минуя многочисленные разъезды. Часа через три неторопливой езды поезд достигнет станции Полунине. Когда погаснет стук колес, можно будет услышать голос Катицы, той реки, по которой мы с Ленкой когда-то плыли к необитаемому острову. В Полунине достали старую лодку. Да, тогда, мы чудом избежали опасности. Железная дорога не сразу уходит от Колодина - она описывает дугу. Огромное озеро Лихое прижимает рельсы к самому хребту. Это обстоятельство и выручило нас с Ленкой во время робинзонады: обходчик заметил, как лодка входила в Катицу. Он-то и помог найти нас. Уйди мы не к западу от Колодина, а к востоку, в глухую тайгу, нас не нашли бы после "кораблекрушения". Вот поезд подошел к мосту через Катицу, затих - там один из разъездов. Машинист небось отправился в сторожку чайку попить в ожидании отправления. Чудная у нас дорога. Ленки все нет. Шальная девчонка, выдумщица! Надо идти навстречу. В тайге темно, но меня выручает карманный фонарик. Каменистая тропа уже успела подсохнуть после дождей. Но там, на пути к Колодину. река. Быстрая Черемшанка. Как Ленка перескочит через нее на своем мотоцикле? Еще прежде чем услышать стук двигателя, я вижу, как над головой загорается мертвенным светом верхушка ели, потом выступает еще несколько вершин пониже. Потом я слышу стрекот "Явы". Фара в темном лесу кажется ярче солнца. - Ленка, сумасшедшая! - Устала чертовски...
– Голос у нее хриплый.
– Разожги костер. Хорошо, что какая-то добрая душа догадалась проложить мостик через Черемшанку. Знаешь, где мы хариусов когда-то ловили... А то бы застряла со своей "Явой" как пить дать! Огонь с треском поедает хвою. Ленка сидит, как любят сидеть все девчонки у костра, - подтянув колени к подбородку и неподвижно глядя на огонь. Ее щеку пересекает царапина, брюки в грязи. Решилась на такое путешествие, чтобы на оставлять меня на пустом разъезде в тайге! Мы сидим у костра и молчим. Есть самые простые радости на свете, которые чаще всего не замечаешь, настолько они бесхитростны. Но потом - только потом - узнаешь, что они-то и были счастьем. С годами начинаешь понимать это. Мы думаем о счастье в будущем времени, но оно всегда в прошлом, потому что как настоящее неощутимо. Этот костер и женщина-девочка, положившая подбородок на колени, такая усталая, и алые сосновые стволы, и короткое, но полное ощущение покоя - все это станет потом счастьем, я знаю. - Тебе что-нибудь дала эта поездка?
– нарушает молчание Ленка. - Да. Есть линии, которые мы называем ложными. Но сначала надо узнать, действительно ли они ложные. Глаза у нее сейчас темные-темные.
– Да, в жизни бывают ложные линии, - говорит она. Что-то беспокойное, тяжелое лежит у нее на душе. Я беру ее руку и ощущаю живую прохладу. Как будто коснулся речной быстрой воды, и она ящерицей трепещет в ладони. - : Я так мало знаю о тебе, Ленка. - Профессиональное любопытство? Она всегда была такой - мягкая, добрая, своя, и вдруг неожиданный укол. - Прости, Паш... Знаешь, у меня такое чувство, будто я вложила в него вею свою жизнь, и мне ничего не осталось. Она говорит так, словно мне знаком каждый ее день из этих шести лет. Но я знаю, кого она имеет в виду. - Я вернулась из Ленинграда... Нельзя надолго уезжать из маленьких городов, а если уезжаешь, лучше не возвращаться... Весной к нам прибыл аттракцион "Бесстрашный рейс". Знаешь, мотоциклист гоняет внутри деревянного колодца? Никогда не любила балаганов. А тут Леша Лопушок - он теперь зав-отделом культуры - потащил меня: "Пойдем, познакомлю с интересным человеком". Пошли... Мотоцикл ревел, стена качалась, публика само собой ахала. Но он, Жарков, действительно здорово работал. Потом Леша познакомил меня с ним. Он показал новый трюк и сказал: "Только для вас". Я села на его машину и спросила, как ездят по стене. Он думал, я шучу. А я поехала. Надо было резко забрать скорость и лезть наверх, когда почувствуешь, что инерция плотно прижимает машину к доскам... Мы стали встречаться. Он показался мне необыкновенным человеком. Всегда в дороге, новые города, опасность. Он предложил работать вместе, и я научилась ездить как следует. Мы должны были поженить. ся, но я увидела, что смельчак, ищущий тревожной жизни, давно стал торговцем и фигляром. Каждый виток он переводил в монету. Он любил браваду, видимость успеха, балаганное почитание. Его надо было вытащить с "вертикальной стены". Мне удалось сделать это. Он переехал в Колодин. Стал чемпионом области, мастером спорта. Я думала, что все плохое позади. Но он не мог без дурных денег, без восхищенных почитательниц, ресторанного хвастовства. Завертелись темные болельщики, дельцы, девицы... - - А я-то думал: чего это чемпион живет в Колодине? - Он все собирается уехать, но... когда ему трудно, я нужна. Он понимает, что без меня покатится вниз. Он хочет сохранить и меня и свою бездумную "артистическую" жизнь. И я тоже никак не решусь порвать с ним... Отчего мы, женщины, так привязчивы, отчего мы живем только тогда, когда живем для кого-то? .
– Просто ты очень хорошая, Ленка. Добрая. Человек. Ну, что я могу сказать ей? Такие клубки распутывает жизнь, время. Ни я, ни кто-либо другой не в силах ей помочь. Горит костер, и "Ява", как верный пес, смотрит на" нас выпуклым глазом фары.
9
Слышу, как звонит телефон, но не могу оторвать голову от подушки. На меня с ужасающей скоростью несется узенькая таежная тропинка, мелькают деревья, луч света шарит по лесу. Будит меня деликатное покашливанье. Комаровский, подобрав полы шинели, сидит на стуле верхом. - Сон - первое благо молодости. Я никак не мог дозвониться. Протираю глаза. Телефон на столе как черный укор. - Ну, что Анданов?
– спрашивает Комаровский. - Ехал в поезде. Чистое алиби. - Я так и думал. А у меня кое-какие новости. - Николай Семенович? - Здоровье майора без изменений... Помилуйко собирается прилететь послезавтра! Из области пришел результат анализа. Ну и напали на след "пятого". В тайге его видели, на охоте. Торопливо одеваюсь. Через полчаса мы сидим в горотделе. Передо мной бланки из лаборатории криминалистики. Анализ отпечатков, оставленных преступником на бумагах Осеева, показал, что перчатки, как мы и предполагали, были смочены в бензине. Причем в бензине содержалась примесь машинного масла типа автола или СУ. - Преступник имел дело с двигателем внутреннего сгорания. С любым двигателем, где нет централизованной смазки, - говорит Комаровский. - А может, масло было на перчатках? Растворилось в бензине? - Не исключено. Но в любом случае подтверждается, что это не Шабашников. С двигателями он не имеет дела. И в доме у него нет смазочных материалов, я осматривал тщательно. - Значит, остается предположить самое очевидное: преступник пользовался мотоциклом или велосипедом с моторчиком... - У нас сейчас развелось много мотоциклистов, - задумчиво говорит Комаровский.
– Особенно, как началась стройка. - Но вряд ли найдется много охотников разъезжать глубокой ночью. По здешним-то дорогам! Убийство произошло в ноль часов десять минут. Надо опросить жителей: не слышал ли кто ночью, около двенадцати, шума мотоциклетного или велосипедного движка. Может, нам удастся определить маршрут? Комаровский отдергивает занавеску, закрывающую милицейскую карту Колодина. .Кружочки на карте обозначают места, где за последнее время были совершены какие-либо преступления. Шесть кружочков, шесть краж. Не много даже для такого городка, как Колодин... Хорошо Комаровскому! У нас в управлении более занятная карта. - Выходит, он нездешний?
– рассуждает вслух капитан.
– Иначе зачем ему подъезжать к дому Осеева с шумом? Пешком прошел бы. Он вглядывается в карту, как бы открывая для себя новые, неизвестные районы. - Нет ли здесь связи? Смотрите... Комаровский показывает на два кружочка, прилепившихся к окраине городка. - Совсем недавно, в конце июля и начале августа, были похищены два мотоцикла. Один найден в лесу под Колодином - неисправный, а другого не нашли. Похититель пока неизвестен. Похоже, это одно и то же лицо. Самое странное, что раньше у нас никогда не уводили мотоциклов. Зачем? Угнать невозможно: тайга. На запчасти? Но мы проверяли - запчасти не появлялись на рынке... - Что гадать?.. Давайте пока займемся этим незнакомцем, проживающим вне Колодина. - Это уж Кеша нам должен помочь. Жду его с минуты на минуту. Вы знаете Кешу Турханова? Кто в Колодине не знает таежника Кешу? Турханов - первый здешний охотник, соболятник, в годы войны на пожертвованные им деньги были построены два истребителя. Я узнал о Кеше задолго до того, как научился читать. - Он не раз помогал нам, - с гордостью говорит Комаровский.
– Другого такого следопыта не найти. Кеша Турханов входит без стука, отстранив секретаршу. У него свои понятия - если нужно, входи. Люди всюду должны встречаться так же просто, как встречаются они в тайге. Кеша немолод, могуч и сутул. Спина его привыкла к двухпудовой паняле, а ноги - к тридцативерстным переходам. Узкие глаза смотрят зорко и проникновенно. - Здравствуй, следователь. Звал? Комаровский рассказывает о новом охотнике, который объявился под Колодином. Кеша сосет трубочку и рассматривает капитана. Он такой, Кеша: если захочет, поможет, нет - и не пытайся добиться ответа. То, что мы "представители власти", для него не имеет никакого значения. Но он знает, что работа у нас справедливая, нужная, а превыше всего Турханов ценит справедливость и закон. - Есть такой охотничек, следователь. Городской. Приехал погостить. В деревне живет, однако, у родственников. Выезжаем на исполкомовском "газике". День облачный и ветреный. Дорога, по которой мы едем, носит гордое название - Полунинский тракт. Это семьдесят километров проселка, соединяющего Каледин со станцией Полунине. Когда-то тракт имел значение, а сейчас по нему в пору ездить лишь вездеходам. - Кеша, ты уверен, что мы его застанем? - Охотника-то? Он этой ночью, однако, в засадке сидел. Отдыхает... - Откуда ты знаешь, Кеша? - В тайге все видно. Не город ведь. На двенадцатом километре мы сворачиваем на таежную узкую дорогу и вскоре въезжаем в деревню. Ни одного деревца близ домов. Так уж водится у си-. биряков, привыкших враждовать с лесом. Останавливаемся у большой избы-пятистенки, рубленной по-старинному, "связью", с охлупнями над крышей. Комаровский стучит в окно. Нам открывают сразу же, без всяких опасений, Охотничек вовсе не кажется смущенным неожиданным милицейским наездом. Горбоносый, смуглый, в меховой расшитой безрукавке, он похож на радушного жителя Закарпатья. - Дело, говорите, имеется? Милости прошу. Кваску? - Знакомимся. Сащенко Евгений Петрович, тридцати восьми лет, инженер ОТК в "почтовом ящике" большого сибирского города. Приехал погостить у родственников. Сащенко охотно рассказывает о своей поездке в Колодин, к Шабашникову. Он уже слышал о трагическом событии и готов помочь нам чем может. - Собаку себе подыскиваю. У меня была чудесная лайка. Орест. Погибла. Что я могу рассказать об этом визите? Шабашников, понимаете, был под хмельком. Пришлось отложить покупку. - Вы впервые в Колодине? - Впервые - А долго пробыли у Шабашникова? - Минут пятнадцать. Было около девяти, когда я пришел. - Вы сразу отправились домой? - Сразу. - И часам к двенадцати были у себя? - Нет. Это целая история... В двенадцать ночи я был на Полунинском тракте. - Один? - Как перст! Я опоздал на "летучку" и решил дождаться попутной. Как назло ни одной машины. Я не знал, что это такой пустой тракт... Пришлось идти пешком. - Ночью? И вы не остались в городе ночевать? - У кого? У меня нет знакомых, а гостиница из-за этого строительства забита народом. - Вы заходили в гостиницу? - Зашел по дороге. - А на тракте ночью никого случайно не встретили? Наконец-то Сащенко понимает, что наш приезд вызван желанием установить его алиби. В глазах его вспыхивает и тут же гаснет тревожный огонек. - Кого встретишь на тракте ночью? Хотя... Вы сможете разыскать его! - Кого? - Мотоциклиста. В Выселках, в нескольких километрах от Колодина, я присел отдохнуть у будочки. И тут услышал мотоцикл. Проголосовал. Но мотоциклист пронесся мимо 'как на пожар. - Как выглядел этот человек? - Козырек кепки закрывал лицо, я не рассмотрел. Мне показалось, он нагнул голову, проезжая мимо... Плащ, перчатки... - А марку машины вы можете назвать? - Думаю, ИЖ. - Вы не можете вспомнить поточнее, когда это было? - Я специально посмотрел на часы, когда промчался этот летун. Чем-то он напугал меня, я даже хотел заявить в милицию, но, видите, вы меня опередили. Без восемнадцати час, вот когда это было! Время у меня абсолютно точное. - Ну что ж, спасибо за помощь. Сащенко, в безрукавке, надев тяжелые охотничьи сапоги, провожает нас к "газику". - Я пробуду здесь недельку. Если понадоблюсь, прошу... "Газик" снова трясется по ухабам. Кеша Турханов меланхолично сосет свою коротенькую трубочку. - Этому Сащенко можно доверять, кажется, - говорит Комаровский.
– Если он действительно впервые в Колодине... Нетрудно проверить. Такое преступление мог совершить лишь человек, хорошо знающий город и Осеева.
10
Жарков, развалясь в кресле, насмешливо поглядывает на меня. Я нервничаю, черкаю на бумаге какие-то закорючки. Он, конечно, знает о ночной поездке Лены в Лихое и, кажется, намерен своим поведением подчеркнуть, что к нашей беседе примешаны и личные счеты. - Итак, Шабашников пошел за водкой, а вы остались в его доме. Затем вы отправились к себе? - Да. Он длинной струей выпускает дым - облачко заволакивает мое лицо. Будь терпелив, говорю я себе. - Вы были дома весь вечер и всю ночь? - Вечером я выезжал к знакомым, а ночью был дома. - Выезжали? На чем? - Такси в Колодине нет. И трамвай еще не успели пустить. Поэтому, извините, я выехал на мотоцикле. Что ж, сторожиха продмага, заметившая отъезд Жаркова, права: он действительно выводил свой ИЖ. - Скажите, пожалуйста, когда вы вернулись домой? - Двенадцати еще не было. До убийства Осеева, отмечаю я. Так ли это? Знает ли он, что в одиннадцать тридцать на улице был выключен свет? ...После рассказа Ленки мне трудно разговаривать с этим человеком. Поэтому я стараюсь быть предельно вежливым. . - Вы уверены, что до двенадцати вернулись домой? - Ну, знаете ли!
– возмущается Жарков.
– Уж не подозреваете ли вы меня? - Мы работаем, - как можно более спокойно отвечаю я.
– Нам приходится беседовать не только с вами. Каждый точный ответ - это помощь в нашей работе. - Хорошо, - соглашается Жарков.
– Я говорю "до двенадцати", потому что, когда приехал, включил приемник, а потом услышал, как объявили время. - У вас какой приемник? Жарков смеется, показывая два ряда безупречных зубов. "Ну и вопросы задает мальчишка из угрозыска!" - читаю я в его прищуренных глазах. Он очень самоуверен. - "Сакта". Радиола. Это важно? - Важно. Еще один вопрос. Как долго вы слушали радиолу "Сакта" после двенадцати? - Ну, часа полтора. Удивительная выдержка у чемпиона. Кажется, права физиономистика, уверяя, что тяжелые подбородки свидетельствуют о незаурядной воле. Таким подбородком, как у чемпиона, орехи только колоть. - Прочитайте
– На пушку берете? - Весь квартал был отключен, на электростанции устраняли аварию. Вспомните, где вы находились той ночью? Он выплевывает, намокшую сигарету. - Хорошо: я не был дома. Но отвечать не собираюсь. Если считаете, что я виноват в чем-то, докажите. Я не обязан обосновывать собственную невиновность. Правильно я понимаю закон? - Вы правильно понимаете закон. Жаль только, что не хотите помочь нам. Не знаю, как это расценить! - Как хотите. Вам я не отвечу. Жарков с ударением произносит "вам". К нему возвращается самоуверенность. Во мне медленно колючим клубком растет раздражение. Провожу кончиком языка по нёбу. Говорят, успокаивает. - Очень жаль, - повторяю я. ...Пожалуй, не стоит продолжать. Пусть Жарков успокоится, а мы посмотрим, как он будет вести себя дальше. Звонит телефон. - Павел Иванович? Комаровский беспокоит. Я из ГАИ. Приходите. Обнаружили кое-что любопытное. В сумрачной комнатушке, увешанной схемами, Комаровский вместе с начальником ГАИ, угрюмым молодым человеком, колдует над картой, словно над шахматной доской. - Посмотрите, какая получается картина! Красные кружочки лежат на карте, как конфетти. - Нам пришлось поднять человек тридцать дружинников, ну, и все ГАИ, разумеется. Опросили жителей этого участка, - капитан обводит ладонью добрую половину города.
– Некоторые действительно слышали ночью шум мотоциклетного мотора. Я отметил места. Кружочки расположены на карте довольно беспорядочно, но все-таки проследить путь ночного гонщика можно. Правда, возле дома Осеева, в радиусе полукилометра, кружочков нет: очевидно, владелец мотоцикла, если это был преступник, обладал достаточной осмотрительностью и оставил машину подальше от дома. К нему он пробирался скрытно. - Видите, кружочки выводят нас на Ямщицкую улицу. А Ямщицкая переходит в Полунинский тракт, - замечает Комаровский.
– Помните рассказ Сащенко? - Но "наш" ли мотоциклист выезжал на тракт? - "Наш"! Один человек даже видел этого "гонщика". Дворник, проживающий в доме сорок шесть по Ямщицкой, заметил мотоциклиста, мчавшегося к тракту. - А когда это было? - Тут нам повезло. Дворник говорит: "Сразу же после того, как на стройке раздался взрыв. Еще земля не успела успокоиться". Я звонил взрывникам на стройку, узнал время: ноль часов тридцать минут. Через двадцать минут после убийства. Как видите, совпадает... Скорость мотоциклиста, заявляет дворник, была очень большой. Кепка с козырьком, прикрывавшим лицо, темный плащ, перчатки. Показания Сащенко подтверждаются! - Дружинники и наши сотрудники опросили всех владельцев мотоциклов, продолжает Комаровский.
– В городе и районе. Никто из них не проезжал в первом часу ночи по Ямщицкой к Полунинскому тракту. - Однако показания дворника и Сащенко совпадают. Ну... а если это был сам Сащенко? .
– Подтверждено, что Сащенко ранее никогда не приезжал в Колодин. Он не может знать города. Об этом человеке у нас есть самые лучшие отзывы. Что ж, Сащенко можно исключить из "пятерки"? Остается один Жарков. Мы не знаем, где он был в ту ночь, куда выезжал на своем ИЖе. - Борис Михайлович, что вы можете рассказать о Жаркове? - Он у нас заметная фигура, местная знаменитость, - говорит капитан. Человек легковесный, любит успех, деньги, ресторанную жизнь. Все это, конечно, не повод для серьезных подозрений, а связей с уголовным миром у него нет. Откровенно говоря, мне жаль Лену Самарину. Ее считают невестой Маркова. Она девушка открытая, ясная, с чистым сердцем... А он не очень порядочно ведет себя по отношению к ней. Обманывает, обижает, но в трудную минуту всегда ищет у нее помощи. Не знаю, как быстро покатился бы он по наклонной, если бы не Лена. Вот какая петрушка... Я ведь Лену давно знаю, да и вы, Павел Иванович, тоже. Капитан, вздохнув, испытующе смотрит на меня. Очевидно, наша встреча с Ленкой в ресторане и ночное путешествие не прошли незамеченными для Колодина... Интересно, действительно ли боязнь потерять Лену удерживает чемпиона в Колодине? - А вчера Жаркова видели вместе с дочерью Осеева, - как бы вскользь бросает Комаровский. Вот как, чемпион, вы успеваете всюду! - Очевидно, они не вчера познакомились, - говорит капитан.
– Но об этом мне ничего не известно. Дочь инженера Осеева заметно осунулась с тех пор, как я видел ее. Глаза тусклые, обращенные внутрь. Чуть приметная гримаса раздражения на лице. Завтра похороны. Будет долгий путь на Мольку, где в защищенном от ветров распадке приютилось кладбище. Старушки в платочках будут бросать с машин еловые ветви, угощать "панафидкой". Для них, старушек, хоть горький, но привычный ритуал, а для Осеевых - ни с чем не сравнимая боль. Я только вношу лишнее беспокойство в эти суетные черные дни, дни прощания. Сверстники - физики, летчики, геологи, здоровые, веселые хлопцы, - знаете ли вы подлинную тяжесть грубого милицейского дела? - Скажите, вы давно знакомы с Жарковым? Она отвечает бесстрастным глухим голосом: - Мы познакомились, когда я первый раз приезжала в Колодин. Она не спрашивает, почему меня интересует Жарков. Ей все равно. - Он подошел ко мне как-то... в магазине. Сказал, что знает отца. Помог донести домой покупки. Даже сейчас, с лицом, серым от бессонницы и волнений, она очень красива. Словно монашенка с картины Нестерова. Отрешенная, почти бестелесная красота. - Жарков бывал у вас дома? - Нет. Он провожал меня, случалось. - Как вы открывали дверь? Ключом? - Я стучала в окно. Отец знал мой стук. - Условный? - Да, пожалуй. Он ведь был радистом в армии. Ну, а я телеграфистка. Морзянке он меня выучил еще в детстве. - Что же вы выстукивали? - Да так, глупость... Три точки, три тире, три точки. Сигнал "508"! Наверно, еще девчонкой она придумала это. Возвращалась со школьного вечера и постучала в окно: три точки, три тире, три точки. Было морозно, она зябла в легких туфельках и подала сигнал о помощи. С тех пор отец всегда ждал, когда раздастся знакомый стук. Ждал и в самые последние дни... - Жарков, наверно, шутил по поводу этого сигнала "505"? - Да, я объяснила, что значит мой стук, и он рассмеялся: "Остроумно придумано". "Объяснила"... Вряд ли чемпион нуждался в этом. В его биографии записано черным по белому: в армии был радистом второго класса. Как и убитый инженер Осеев. - Жарков знал, что вы должны были снова приехать к отцу? - Да. Я писала ему, просила достать машину, чтобы помочь отцу перевезти мебель. До Осеевой так и не доходит смысл вопросов. Мы с ней существуем сейчас в разных измерениях времени.
11
Облачный день стремительно несется над Колодином. Он выплывает из-за Мольки белыми, светящимися на солнце клочками пара и уходит в тайгу, словно падает где-то там, за лесным морем, в хранилище времени. Скоро сумерки. Мне хочется, чтобы облака неслись помедленнее и не так спешили стрелки часов... Так мало сделано! Просмотренные мною дела об украденных мотоциклах ничего не дали. В конце июля с окраины Колодина исчез БМВ. Спустя два дня БМВ нашли близ тропы, ведущей к Черемшанке. По этой тропе мы с Ленкой возвращались из Лихого. Места там глухие, можно надежно припрятать мотоцикл. Однако поломка машины помешала вору, и он просто бросил ее. Второго августа точно так же неизвестным лицом был уведен ИЖ. На этот раз мотоцикл найти не удалось. Возможно, между кражей машин и убийством Осеева есть связь, но приходится заняться главным вопросом - откуда мог взяться таинственный ночной мотоциклист, кто он? Стандартный перечень вопросов... Как он выглядел? Неизвестно. Как был одет? Кепка, серый плащ... Вся мужская половина Колодина носит кепки (дань моде) и плащи благородного мышиного цвета (постарались снабженцы). Откуда он держал путь? Неизвестно. Хорошо ли ездил на мотоцикле? Неизвестно. Стоп. Это можно определить. Дом сорок шесть на Ямщицкой, где дворник в половине первого заметил мотоциклиста, стоит на окраине. Отсюда до Выселок, места встречи "гонщика" с Сащенко, девять километров. Сверенные с нашими часы Сащенко показывали сорок две минуты первого. Итак, "гонщик" мчался со средней скоростью около пятидесяти километров в час. Ночью, по плохой дороге! Наверняка такой стремительный бросок под силу только опытному мотоциклисту, асу. Это предположение надо проверить. Следственный эксперимент - вот как будет называться мой следующий шаг... Маленькая милицейская комнатушка с грубыми деревянными столами и стульями уже в полумраке. - Лена, мне опять понадобится твоя "Ява". - Бедная милиция, безлошадные! - У нас тяжелые мотоциклы. А мне нужны "средние кубики". - Ну что же, я начинаю привыкать к твоим звонкам, - отвечает Ленка. На Ямщицкой, у дома 46, я останавливаюсь, чтобы засечь время. Еще горит вечерняя заря, ставни не закрыты. Восходит луна, огромная, алая и такая близкая, что рукой можно достать... Резко поворачиваю рукоятку газа и едва не вылетаю из седла. Рывок. Шестнадцать лошадиных сил ревут в цилиндрах. Держитесь, амортизаторы! Колеса упруго прыгают через выбоины. Я едва успеваю вертеть рулем, выбирая безопасный путь. Луч света мечется, свистит ветер, тело коченеет от ночной, летящей в меня сырости. Мотоцикл, подпрыгнув, повисает на миг в воздухе, и мне кажется, что я лечу над дорогой, словно ведьма на шабаш. Врываюсь в лес, рассеченный трактом. Шумно. Бегает эхо. Корни деревьев бьют в шины. Сосновые стволы раскалены закатом. Близость их обжигает лицо. Раз! Проскакиваю между двумя сосенками. Чувствую, как заднее колесо вертится, не находя опоры. Доля секунды - и оно рвануло дорогу, метнуло ее за спину. Лужи бросаются под мотоцикл - склизкие, округлые, как черные медузы. Грязь брызжет в лицо. Вот уже светятся Выселки. Фонарь у автобусной остановки - как вторая луна. У столба с фонарем я торможу. Сразу на оба тормоза. "Ява" приседает, словно готовясь поползти по земле. Восемнадцать минут. А мне казалось, что я мчался как рекордсмен. Я проигрываю "ему" по меньшей мере минут пять.
Попробуем еще раз. До Колодина доезжаю за шестнадцать минут. Прогресс. И еще раз в сторону Выселок. Удается побить собственное достижение, но у самых Выселок, на взгорке, меня подстерегает беда. Вылетев на вершину крутого холмика, "Ява" угрожающе задирает переднее колесо, стартуя в небо. Сбрасываю газ, но уже поздно. Описывая дугу, лечу в кювет. К счастью, склон крут. Скольжу по наклонной, прямо к темной воде. Сверху, продолжая светить фарой, сползает по грязи "Ява". Я хватаю мотоцикл, чтобы остановить его угрожающее движение. Резкая боль обжигает руку, и машина наваливается на меня. Я не сразу освобождаюсь от тяжести. Наконец поднимаюсь на ноги. Кости целы, мотоцикл невредим. Левую руку жжет нестерпимо. Так и есть: приложился к раскаленному глушителю. Кожа уже вздувается волдырем. Говорят, при ожогах помогает сода. Знать бы да прихватить! А все-таки можно считать, что я выиграл в последний раз по крайней мере еще минуту. Так что не горюй, лейтенант. Свою задачу ты выполнил: от Колодина до Выселок можно проехать за двенадцать минут. Только для этого необходимо быть гонщиком высокого класса. Нет, так просто чемпион по мотокроссу от меня не уйдет!
12
Помилуйко развивает бурную деятельность. Его хватка, начальственный тембр голоса и безапелляционность позволяют в первый же день сотворить чудо: райисполком выдает в распоряжение майора единственную в городе "Волгу". На этой "Волге" я мотаюсь по Колодину, привожу и отвожу людей: сначала Жаркова, потом белокурую девицу, которую я видел с чемпионом в ресторане, потом Сащенко, еще какую-то бородатую личность... Так я превращаюсь в "рыбку .на посылках". Но иного и не следовало ожидать. Помилуйко любит работать в одиночку. После обеда майор вызывает меня и Комаровского, чтобы ознакомить с результатами расследования, которое он так прочно и без колебаний взял в свои руки. У него вид человека, уверенного в том, что он всегда и при любых обстоятельствах делает правое дело. Наверно, рядом с ним я кажусь вислоухим щенком. - Садись, Чернов. Как рука? Все на перевязи? Помилуйко торжественно перебирает бумаги. Он доволен сегодняшней работой. Низенький, коренастый, энергичный, он любит говорить: "Я человек действия". Это так. Он умеет быть бесстрашным и решительным, когда нужно. Я видел, как Помилуйко один, отстранив помощников, взял пьяного бандита, вооруженного пистолетом. Но в таком деле... - Мне пришлось кое-что привести к общему знаменателю. Почитай-ка, Чернов. Это протокол допроса Жаркова. "В ночь с 8 на 9 августа я находился у гражданки Любезновой М. Н.". Так вот зачем я ездил за этой белокурой гражданкой! "Однако в беседе с оперуполномоченным Черновым вынужден был скрыть этот факт, так как Чернов находится в дружеских отношениях с моей невестой Самариной Е. Д. и мое признание, как я считал, могло стать известным ей". Хорош гусь этот Жарков! - И вот это почитай. Протокол допроса гр. Любезновой. "Жарков находился у меня с 23 часов 8 августа до четырех утра 9 августа, что может засвидетельствовать Д. И. Русых, присутствовавший на вечеринке..." Русых - та самая бородатая личность, которую я возил на "Волге". Я перевожу взгляд на Комаровского. Долговязый капитан сочувственно и виновато улыбается. - Да, показания безупречны. Алиби... - Он как на духу все выложил мне, - гремит Помилуйко.
– Тики-так. Вот, Чернов, Жизнь посложнее наших схем. Он подмигивает и шутливо грозит коротким пальцем. - Ох, Чернов, молодец! Не успел приехать, невесту чуть не отбил. Напугал мотоциклиста! Молодежь. За ней глаз да глаз нужен. А, Комаровский? Начальник колодинской милиции улыбается в ответ. Это характерная улыбка капитана, который откликается на шутку майора. Субординационная улыбочка. А мне невесело. Дал я маху с этим Жарковым. Что ж, остается лишь признаться майору, что расследование заходит в тупик? - Видимо, вы тут усложняете, - говорит майор сочувственно. "Комоловщиной" занимаетесь, интеллигентскими штучками. Надо нам вернуться к этому Шабашникову. Но ты не огорчайся, Чернов. Не твоя вина. Он предоставляет мне возможность принять сторону сильного. В данной ситуации сильная сторона - майор Помилуйко. - Я продолжаю сомневаться в причастности Шабашникова к преступлению. Две сердитые морщинки появляются на лице майора. - А твои ли это сомнения? Ты еще молод, легко поддаешься влиянию. Посуди сам: ты логично замечаешь, что сапоги и нож могли быть похищены только одним из тех, кто посетил Шабашникова вечером восьмого августа. Так? Ни Лях, ни Малевич, ни Анданов, ни Сащенко, судя по твоим же правильным заключениям, не могут быть замешаны в преступлении. Отпадает и последний, Жарков. Ну? Я молчу. Все ясно. Дело, за которое взялся Помилуйко, должно быть раскрыто в короткий срок. И баста! Эх, если бы не болезнь моего "либерала"-шефа... - А ведь улик, свидетельствующих против Шабашникова, достаточно. Надо только доработать кое-что. Тики-так! Он практик, Помилуйко, он умеет "глядеть в корень". Шабашников - это синица в руки, тогда как я со своими сомнениями предлагаю ловить журавля в небе... А что, если этот журавль окажется "глухарем", безрезультатно закончившимся делом? Я смотрю на Комаровского. Он молчит. - Я остаюсь при своем мнении, - говорю я.
– Исчезновение дневника, следы горючего на бумагах - не вижу ответа на эти вопросы. Прошу дать мне возможность доработать версию согласно плану, намеченному Комоловым. Вы ничем не рискуете. Майор не любит возражений, но, очевидно, мне удалось преодолеть робость и произнести свою "речь" с достаточной убежденностью. - Ну, хорошо, - поморщившись, соглашается Помилуйко.
– Попробуй. Только не напортачь. А я займусь Шабашниковым. Тики-так!
13
Вот теперь я могу выполнить указание врача и отлежаться в номере как следует, баюкая обожженную руку... Неужели я не способен самостоятельно вести розыскную работу? Быть может, я из тех, кто вечно путается в противоречиях и догадках, не в силах сделать определенный, четкий вывод? Эх, "подвел" Жарков, "подвел"! Медный маятник больших настенных часов отмахивает секунды. Лежи, братец. Ты бестолочь. Ты не умеешь защитить правого и найти виновного. Старый Шабашников, волнуясь, ждет исхода дела, так близко затронувшего его. Эн Эс, борясь с болезнью, думает о тебе и надеется на твою волю, ум, настойчивость, а ты запутался и никак не найдешь разгадку. Скажи: "Шабашников виновен" - и все сразу станет легко и просто. Не можешь? Не веришь, значит. Комолов первым посеял сомнения в твоей душе, а затем они выросли, превратились в убежденность. Не виновен, нет... Что бы ты ни делал, твоя судьба всегда скрещивается с чужими судьбами. И никуда не уйти от этой огромной ответственности. Попробуй еще раз. Собери себя в кулак. Еще раз восстанови в памяти трагическую ночь восьмого августа. Попытайся найти новые звенья. В двенадцать десять он был у дома Осеева. Кто он? Не рецидивист, не профессионал - такие идут на "мокрое" лишь в случае крайней необходимости. А необходимости-то и не было. Он мог оглушить Осеева, связать. Но он убил. Нанес второй удар, чтобы быть полностью уверенным в смерти инженера. Эта хладнокровная жестокость свидетельствует о преступном опыте, о привычке убивать. Он сделал все, чтобы запутать след. Выкрал нож. Подсунул деньги. Что еще должен был сделать такой осмотрительный, расчетливый преступник? Обеспечить алиби. Дутое алиби - вот с чем я обязательно должен был столкнуться. Скорее всего не деньги причина преступления. Если он решился с такой легкостью подбросить Шабашникову половину суммы... Однако половину взял! Жаден. Жаден все-таки, как и всякий преступник. Предположим, это и есть тот самый загадочный любитель ночной езды. Он приехал издалека. Мотоцикл оставил на окраине. ...В начале первого ночной мотоциклист покинул дом Осеева. В полпервого он на Ямщицкой, без восемнадцати час - в Выселках. Куда он спешил? Вот карта. Можно построить график движения. Скорость, как установлено, около пятидесяти километров в час. В час двадцать он должен был приехать в Медведково. Это небольшое тихое сельцо. В нем ему делать нечего. Значит, он миновал Медведково и помчался дальше. В час сорок он - у Рубиной заимки. В два часа он достиг Полунина, конечного пункта на тракте. Далее лишь узкие таежные тропы. Полунине, Полунине. Захудалая станция, приткнувшаяся к берегу озера Лихого. Три десятка домов... Можно предположить, что он спешил на железнодорожную станцию. Стало быть, его интересовал поезд... На первом этаже гостиницы должно быть расписание поездов. Спускаюсь, в вестибюль. Вот оно, на стене. Где я видел этот белый реактивный самолет над красным электровозом?.. Впрочем, это неважно. "Ст. Полунине". Сюда в два пятнадцать прибывает тридцать второй пассажирский поезд: стоянка десять минут. В тридцать втором в эту ночь ехал Анданов! Странное совпадение. Стоит подумать. Когда столько разрозненных фактов, малейшее их совмещение заслуживает пристального внимания. "Ищите странное. В странном - разгадка". Анданов... Восьмого августа "почтмейстер" навещает Шабашникова. В тот же вечер срочно выезжает из Колодина. С больной женой. В отдельном купе. Что мне известно о его поведении в вагоне? "Значит, я заступил. Зашел в купе: не нужно ли чего? Нет, говорит, не нужно. Жена хворая лежала. В третьем часу он вышел из купе. Попросил бинта. Ногу он поранил, прыгая с полки. Соды спросил для жены". В третьем часу - сразу же после того, как поезд вышел из Полунина. Говорят, сода помогает при ожогах. Говорят еще, что у мотоциклистов ожог ноги - довольно частая травма. Если бы "Ява" сразу же накрыла меня и я не успел бы задержать ее рукой, то получил бы такой же ожог. Выходит, он... Факты, только факты! Не спеши... Прежде всего необходима проверка. Медсестра в районной поликлинике, полная меланхоличная блондинка, перебирает карточки - вот-вот заснет. - Анданов? Да, был на перевязке. У хирурга Малевича. С Малевичем мы уже добрые друзья. Утром он бинтовал мою руку, предварительно в пламенной речи изничтожив изобретателей, которые додумались до мотоцикла. "Раньше предпочитали лошадок. Тихая, мирная езда. Укрепляла нервную систему. Сейчас у нас в Колодине каждый второй мотоциклист. Мои пациенты. Настоящие или будущие". Малевич - очень экспансивный товарищ, с жестикуляцией, какую можно увидеть только в старых немых фильмах. - Вы снова ко мне? Рука беспокоит? Может, вы опять взобрались на это железное помело? Я объясняю причину визита. - Анданов? Только что был у меня. Весь мир помешался на мотоциклах. Даже этот немолодой человек. У него тоже травма. Ожог ноги. И выглядел он вначале похуже, чем вы. Он смешной человек. Стыдится признаться. Думает, что я посмеюсь над его увлечением. "Кипятком обварил". Это он мне говорит. Как будто я не видел ожогов. - Доктор, когда Анданов впервые пришел к вам с травмой? Медсестра приносит историю болезни. Малевич с трудом вчитывается в записи, сделанные его торопливой рукой. - Сейчас, сейчас... Да, вот. Десятого августа, утром. Десятого августа утром Анданов, оставив жену в клинике, возвратился в Колодин. Как он умудрился получить ожог в купе мягкого вагона? Помилуйко слушает, барабаня пальцами по столу. Этот стук раздражает меня, сбивает с толку. - Стоп, стоп, братец, - говорит Помилуйко строго-снисходительным голосом экзаменатора.
– По-твоему, Анданов мог совершить такой бросок? - Посмотрите расчет, товарищ майор. Если бы я не прожил в Колодине семнадцать лет, то, пожалуй, не сумел бы сделать этого расчета. Вот они, цифры, на листке. В десять тридцать поезд вышел из Коробьяникова. В одиннадцать остановился в Лихом, а затем медленно пополз по однопутке, берегом озера, через тоннели и мосты. Он как бы описывал полукруг с центром в Колодине, и на этом могла быть основана затея преступника. Затея, которая свидетельствовала о незаурядном уме и изобретательности. Лихое - Колодин, Колодин - Полунине. Вот два радиуса полукруга. В Лихом преступник мог незаметно покинуть вагон и пересесть на мотоцикл. Тридцать пять километров отделяли его от Колодина. Та самая таежная тропка, по которой ехала Ленка. К двенадцати преступник на окраине Колодина. В двенадцать десять - происходит убийство... А затем стремительный бросок в Полунине на перехват поезда. - Ну, а где он взял бы мотоцикл?
– спрашивает Помилуйко, продолжая барабанить пальцами. - Он мог использовать только чужую машину. Украденную. Запрятать ее недалеко от станции. Перед убийством в Колодине были уведены два мотоцикла. Один из них, первый, найден близ Черемшанки, то есть по дороге из Колодина в Лихое. Он был неисправен. Поэтому не случайно вскоре был украден и второй мотоцикл. Характерно, что ранее подобным воровством здесь никто не занимался. - А приехав в Полунине, он втащил мотоцикл в вагон? Я пожимаю плечами. У Помилуйко веселеют глаза. - Теоретик ты, Паша. Я в твои годы тоже был теоретиком. Всюду искал какие-то тайны, загадки. На самом деле все проще. - Но бывают случаи, когда... - Скажи, можно проехать эти тридцать пять километров по таежной тропе за шестьдесят минут? - Не знаю. Мне следовало бы сказать: "сомневаюсь". Ленка проскочила эту тропку за полтора часа. А она ездит классно. - Допустим, что возможно. Но, значит, Анданов великолепный мотоциклист, да? Есть сведения об этом? - Нет. - Еще вопрос. У тебя этот Анданов просто демон какой-то. Разрабатывает тончайший план, идет на огромный риск... Ради чего? Он обеспеченный человек, тихий, скромный. И вдруг! Взгляни на свою версию с точки зрения реальной жизни. - Дело, по-видимому, не в деньгах. Мы не знаем, что было в дневнике. При моей версии ограбление как причина убийства отпадает само собой. Может, сведение каких-то давних счетов? Но пути Анданова и Осеева не пересекались... Однако кто знает. Я вспоминаю комнату Анданова, фотографии в рамках. Я еще подумал - бывают люди, которых нельзя представить детьми. Они пришли в этот мир без молодости, без прошлого. Или боясь прошлого? Опять теоретизируете, лейтенант... Но почему все-таки у Анданова не сохранились старые фотографии? Его домовитая супруга не преминула бы вывесить их на стенку. - Это скорее материал для романа, Павел. Да, Помилуйко не любит "теоретиков". Он практик, он не отрывается от земли. Дело, за которое он взялся, должно быть закрыто. Я же предлагаю длинный и сомнительный путь, который может привести к неудаче. - Посмотри, какую любопытную штуку я нашел. Помилуйко достает из ящика стола старую, сделанную из медной гильзы зажигалку. - Зажги эту "адскую машину". Фитиль чадит и, наконец, вспыхивает. Я стряхиваю бензин с пальцев. "Адская машина" течет. - В связи с делом о хищении ножа я еще раз осмотрел дом Шабашникова, говорит Помилуйко, - Жаль, что вы с Комоловым не обратили внимания на зажигалку... Значит, перчатки были смочены бензином с небольшой примесью масла, да? Так вот. Шабашников заправляет свою зажигалку из бутыли, которую взял у соседа Зуенкова. А в бутыли - горючее для мопеда, понял? В бензине разбавлено масло. Помилуйко подбрасывает на ладони зажигалку. - Вот и разгадка. Я так понимаю: Шабашников не хотел включать свет в доме и воспользовался своей старой зажигалкой. Горючее попало на перчатки. Тики-так. Майор прав: на зажигалку стоило обратить внимание. - Все-таки я попробую найти доказательства для своей версии, - говорю я. Уверен, что это удастся. - Упрям, упрям, - благодушно ворчит Помилуйко. Ожог, который Анданов пытался выдать за ушиб, пока еще не улика. Это скорее исходный пункт в той сложной умственной динамике, которую мы называем догадкой. Должны найтись доказательства. Моя теория - соляной раствор, насыщенный предположениями и умозрительными расчетами. Нужна хотя бы тоненькая ниточка, чтобы раствор начал кристаллизоваться. Нужны реальные детали, которые сами собой, без принуждения, укладывались бы в версию. Нет преступника, который не оставлял бы улик. Аксиома, известная каждому новичку. Прежде всего мотоцикл. Куда он делся, где был укрыт? Надо снова отправляться в Лихое по той злополучной тропе. Только один человек сможет помочь мне в тайге. Кеша Турханов, лесной житель.