Ночной орёл
Шрифт:
— А как же мы?
— Кто это — мы?
— Ну, я и пан доктор. Мы же хотим узнать, как вы летали, мы хотим научиться. А как же мы без вас?
— Эх, дружок ты мой, разве сейчас до этого?… — Кожин задумчиво посмотрел на свои похудевшие руки, медленно сжал и разжал кулаки. — Вот расколотим фашистов, тогда и осмотрим, что к чему. А пока что… пока что… Ладно! Рассказывай лучше, что нового в городе, как сестренка поживает. Привет мне она велела передать или нет?
— Велела.
Владик совсем приуныл и неохотно отвечал на вопросы Кожина. Сказал, что нового в городе
— А немцы?
— Что немцы? Ходят по городу, ездят куда-то в машинах. Ну их, надоели!..
Не дождавшись пробуждения Коринты, Владик убежал домой. Он не мог примириться с мыслью, что летать его в ближайшее время никто не научит, и уносил в сердце горькую обиду на Кожина.
Но Кожин еще не потерял надежды на успех. Его лишь тревожило близкое выздоровление. Ведь оно не сулило возвращения в отряд, к товарищам. Надо спешить! Раз сон о полете не приходит, нужно придумать что-нибудь другое. Но что?… Собрать всю свою волю и попытаться взлететь наяву?… Вряд ли из этого что-нибудь получится. Вот если бы снова выброситься из самолета… Эх, куда ни шло! Он согласился бы даже без парашюта!..
В этот день, сразу после обеда, Коринта снял с ноги Кожина гипсовую повязку. Оба они были чрезвычайно взволнованы. Кожин только и смог сказать:
— Спасибо, доктор…
А Коринта отшвырнул разрезанную гипсовую ногу в угол и молча ушел вниз.
До самого вечера Кожин просидел на своей кровати-весах, не отрывая глаз от слухового окна. Он видел кусок серого неба, верхушки темных сосен. Ему казалось, стоит подойти к окну и броситься в него, как он непременно поплывет в это серое небо, над верхушками сосен, над тучами, высоко-высоко… В груди его теснилась какая-то щемящая радость вперемежку с тоской.
Вечером он едва прикоснулся к ужину и с трудом забылся беспокойным сном.
31
И вот случилось то, чего так долго ждали и доктор Коринта, и его необыкновенный пациент.
Кожину приснился сон о полете!
Снилось ему, будто идет он по знакомой улице родного Прокопьевска и видит стайку мальчишек, которые стоят, задрав голову, и смотрят куда-то вверх, на деревья, растущие за оградой. Подошел к ним Кожин и спрашивает:
«В чем дело, пацаны?»
Мальчишки, словно только того и ждали, сейчас же к нему:
«Дяденька, у нас змей запутался! Отцепи его! Ты ведь можешь!»
Смотрит Кожин — действительно, за верхушку высокого, тридцатиметрового дерева зацепился бумажный змей.
«А вы откуда знаете, что я могу снять его?» — спрашивает он у мальчишек.
«Да уж знаем! Мы видели, как ты летаешь!» — хором отвечают мальчишки.
«Ну ладно, коли видели».
Кожин начинает легонько хлопать себя ладонями по груди (во сне он всегда летает таким способом) и тут же поднимается на воздух. Отцепив змея с верхушки дерева, он плавно приземляется.
«Дяденька, полетай еще!» — кричат восхищенные мальчишки.
Кожин с удовольствием выполняет их просьбу. Он носится над улицей то выше домов, то у самой земли, весь охваченный
Ему хорошо в воздухе, хочется петь и кричать от радости. Разве медленное хождение по земле можно сравнить с этим свободным парением в воздушной стихии?
Эх, раздолье!..
Мальчишки хлопают в ладоши, а взрослые, снующие по тротуарам, не только не обращают на Кожина внимания, но даже с презрением отворачиваются от него, как будто он занимается чем-то непристойным и глупым. Кожина это злит. Он принимается откалывать в воздухе самые невероятные курбеты и вдруг, увлекшись, стремительно взмывает к самому небу.
Небо почему-то усеяно звездами, а внизу — черная темень. Кожин сразу забывает и про мальчишек, и про равнодушных прохожих. В лицо ему бьет прохладный ветер, дышится привольно, кругом ничем не ограниченный простор — пари, кувыркайся сколько влезет! Кожина охватывает неудержимый порыв восторга. Он неустанно хлопает себя по груди и старается взлететь как можно выше. Желание столь сильно, что противиться ему невозможно. Выше! Еще выше! Ух ты, что за наслаждение!..
Но тут кто-то начинает толкать Кожина обратно к земле. Он сопротивляется, но это бесполезно. Не успел он понять, в чем дело, как сон исчез. С досадой в сердце Кожин открыл глаза.
На чердаке было темным-темно. Из слухового окна несло холодной сыростью. Кто-то толкал и теребил Кожина.
Это, конечно, был Коринта. Фонарь он потушил, потому что боялся, как бы свет, ударивший Кожину в глаза, не смыл в его памяти легкие следы только что увиденного сна.
— Вставайте, пан Кожин! Проснитесь скорее! Да проснитесь же вы, черт бы вас побрал!
— Что такое?… Что случилось?… — бормотал спросонья Кожин.
— Вы летали?
— Отстаньте, доктор… Конечно, летал… Не мешайте мне…
— Ура! Наша взяла!.. — закричал Коринта, да так громко, что всполошил во дворе Тарзана и заставил его долго лаять в ночную тьму.
32
Фонарь был зажжен. При его скупом свете Кожин быстро пришел в себя и тотчас же сообразил, что, собственно, произошло. Ведь он летал во сне! Наконец-то!
— Как вес, доктор?
Кожин быстро сел на постели. Он весь дрожал, то ли от ночного холода, то ли от возбуждения.
— А вот полюбуйтесь! Это больше, чем я ожидал! Коринта поднес фонарь к чашке весов. Кожин глянул на нее и не поверил своим глазам. С чашки были сняты три килограммовые гири. На десятичных весах это значило, что вес уменьшился во сне на целых тридцать килограммов. Невероятно!
— Доктор, вы не напутали что-нибудь?
— Что вы, какое там напутал! Я и не представляю себе, насколько вы стали бы легче, если бы я не помешал вам. Возможно, сбросили бы и еще десяток килограммов. Но у меня не хватило терпения ждать. Хотелось поскорее узнать, летали вы при этом или нет! Понимал, конечно, что ни при каких иных обстоятельствах такая колоссальная потеря веса невозможна, и все же хотелось проверить. Ну что, здорово полетали?
— Здорово, доктор! Хотите расскажу?
— Обязательно.