Ночной пассажир
Шрифт:
Я сотни раз проделывал все это вместе с Франсуазой. Теперь я объяснил моему спутнику, как надо действовать, и он охотно взялся помочь мне, правда, одной рукой, потому что в другой все время держал сумку.
Когда верх поднят, моя машина выглядит совсем иначе. Она делается как бы ниже и сзади напоминает огромную жабу. Но внутри становится уютно, как в круглой палатке, и в плохую погоду очень приятно, находясь в укрытии, прислушиваться, как у тебя над головой барабанит дождь. Кроме того, с поднятым верхом можно развить еще большую скорость.
Я уже уселся
— Только надену свитер.
Он стоял у открытой дверцы машины. Сидя на своем месте за рулем, я мог видеть лишь верхнюю часть его брюк и полосу рубашки. Он положил сумку на сиденье и нагнулся над ней. Теперь мне были видны только его руки: он расстегнул «молнию» на сумке, вынул из нее серый шерстяной свитер и мгновенно снова закрыл ее.
Сумка оставалась открытой несколько секунд, и я не мог удержаться от искушения заглянуть в нее: под свитером видна была газетная бумага. Он тут же выпрямился, оставив закрытую сумку на сиденье, и натянул поверх белой рубашки серый свитер.
Как я уже упоминал, он был довольно высок ростом. В машину с поднятым верхом ему пришлось забираться не без некоторого труда; наконец он уселся и снова принял позу, в которой пребывал неизменно от самого Парижа: ноги согнуты под приборным щитком, на коленях свернутый плащ и поверх него сумка.
Убедившись, что он устроился как следует, я зажег фары и тронулся в путь, снова взяв влево, по дороге, пересекающей Санс. Поездка в самом деле начинала меня увлекать.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Выехав за пределы города, я обнаружил, что мы едем в неверном направлении. Это произошло потому, что у моей машины вошло в привычку двигаться на юг. Выработавшийся инстинкт и, как я полагаю, свойственный ей в известной мере снобизм заставили ее пересечь весь Санс и помчаться прямо по шоссе номер шесть в сторону Оксера и Аваллона.
Будь я один, я немедленно вынудил бы ее повернуть обратно, хоть она, прямо скажем, этого терпеть не может. Но унижать ее при постороннем человеке мне не хотелось. В конце концов не беда, если мы свернем в Жуаньи и выедем на шоссе номер пять через Сен-Флорантэн.
Подключив второй карбюратор, я помчался вперед, держась правого края дороги. Мощно ревел мотор. Шоссе было пустынно, фары разгоняли мрак. По очертаниям деревьев, растущих вдоль берегов Ионны, можно было следить за течением реки меж полей и лугов.
Я уже было собрался вихрем промчаться через Розуа, как вдруг увидел по обеим сторонам дороги вплоть до самой деревни вереницы машин с ярко светившими в темноте фарами. Резко сбавив скорость, я медленно приблизился к ним и тогда только разглядел двух жандармов, стоявших с фонарем и отводивших машины на обочины. В памяти сразу всплыли слова, вычитанные в «Франс-Суар»: «Заградительные посты на дорогах».
«Так и есть! Теперь мы попались», — подумал я про себя.
При выезде из Парижа нас никто не останавливал, и я не заметил ничего
Сердце мое бешено колотилось, в горле пересохло. Нет, право, я не создан для героических дел. Но на лице у моего пассажира не было никаких признаков волнения. Через ветровое стекло он разглядывал это скопище машин и полиции с невозмутимостью зеваки, наблюдающего дорожную аварию. Может быть, у него и в самом деле нет никаких оснований тревожиться? Может быть, все мои страхи не что иное, как игра воображения? Однако, когда нас остановили в нескольких метрах от мощного «Фрегата», мой пассажир быстро повернулся и поставил сумку позади своего сиденья. Затем снова неподвижно замер и стал молча ждать дальнейших событий.
А я невольно поймал себя на том, что совершенно подсознательно твержу урок, который он раньше мне преподал: «Вы меня не знаете… Перекресток у Обелиска, если не возражаете…» Против своей воли я цеплялся за эти слова, испытывая одновременно чувство большого облегчения и вместе с тем еще более сильное ощущение собственной трусости.
Один из стоявших на шоссе жандармов подошел к моей машине. В руке у него был карманный фонарик. Я быстро опустил стекло и сразу же увидел его пояс с прикрепленной к нему кобурой револьвера. Положив руку на брезентовый верх машины, он наклонился ко мне.
— Мсье, — это было сказано вместо приветствия, — квитанция об уплате налога на машину при вас?
— Как вы сказали? — Его вопрос меня ошеломил.
— Предъявите налоговую квитанцию, — повторил он и выпрямился, очевидно, ему было неудобно стоять согнувшись.
При мне она или я ее не захватил с собой? Зачем она ему понадобилась? Помнится, я получил эту злополучную квитанцию еще в начале года, внеся деньги в табачной лавке на улице Ля Боэти. В тот день выпал снежок. Франсуаза была со мной. Как я любил ее тогда! Невзирая на холод и сырость, мы долго бродили по улицам, нежно прижавшись друг к другу… Но куда я потом девал квитанцию? Куда сунул ее? С поразительной четкостью я мысленно представил себе левый ящик моего письменного стола, а в нем эту самую квитанцию вместе с паспортом и корешками старых чековых книжек. Какая нелепость!
Мой бумажник лежал в заднем кармане брюк. Я извлек его оттуда; от волнения пальцы дрожали. В бумажнике я нашел паспорт на машину, а в нем оказалась квитанция. И то и другое я протянул жандарму.
Он зажег карманный фонарик и внимательно просмотрел мои бумаги. Затем обошел машину кругом, очевидно, для того, чтобы проверить номерной знак. Наконец снова подошел к дверце и вернул мне документы.
— Радиоприемник есть? — спросил он и, вновь наклонившись, осветил фонариком приборный щит.