Ночной поезд
Шрифт:
Папа положил деньги на стол рядом со мной. Помню, что я сидела и смотрела на них, зная, что ситуация еще никогда не заходила так далеко. Я не осмеливалась вернуть их обратно. Но и забрать их тоже не могла. Они лежали рядом с моими книжками по математике, словно раскаленные докрасна, и их невозможно было игнорировать.
Оливия повернулась и бросилась вон из комнаты, явно еле удержавшись от того, чтобы не хлопнуть дверью. Папа положил руку мне на голову, взъерошил волосы и сам тоже вышел из комнаты. Слыша, как Оливия с грохотом взбегает по лестнице, я знала, что она возненавидит меня за
И она действительно меня ненавидела. Не только из-за этого, но отчасти.
– Мне, пожалуйста, «Жардиньеру» [27] , – улыбнулась я официантке. – И можно нам водопроводной воды?
– «Жардиньера»? О нет, – фыркнула Оливия. – У них, наверное, есть твоя фотография, в каждом филиале «Пицца Экспресс», с надписью «Эта женщина за последние двадцать лет не отведала ничего, кроме «Жардиньеры». Незачем спрашивать, чего она хочет».
Сама она заказала новую пиццу, ту, что посередине с дыркой, заполненной салатом, просто чтобы продемонстрировать свою импульсивность.
27
Блюдо итальянской кухни, представляющее собой салат из маринованных овощей.
– Всем добрый вечер.
Я подняла глаза, с радостным облегчением услышав голос крестного.
– Леон! – Я встала и обняла его. Он стоял прямо возле стола, прокравшись так, что никто из нас не заметил. Оливия больше меня не заботила. Леон – папин лучший друг из университета и, как ни странно, мой лучший друг. Он всегда проявлял ко мне сдержанный и в то же время дружелюбный интерес крестного. До тех самых пор, пока по-настоящему мне не понадобился. Тогда он оказал мне поддержку, какую никто другой никогда не оказывал. Леон – единственный человек, который все знал.
– Приятно тебя видеть, – тихо сказал он. – Все хорошо?
– Лучше теперь, когда ты здесь, – отозвалась я, ощущая на себе насмешливый взгляд Оливии. Леону, как и моему отцу, было лет шестьдесят пять. Но в отличие от папы, у которого все чаще бывает такой вид, будто у него вот-вот случится сердечный приступ, Леон с каждым годом выглядел все более стильным и здоровым. Его седые волосы, зачесанные назад, доходили почти до воротника, и одежда дополняла образ: он всегда одевался безупречно, а сейчас выглядел как шикарный мужчина, которого можно встретить в Париже или Милане. Оливия, судя по ухмылкам, отпускаемым ею всякий раз при упоминании его имени, думала, будто у нас был роман и, может, до сих пор длился. Она ошибалась, хотя никакие мои слова никогда не убедят ее в этом. Нас с Леоном связывали гораздо более прочные узы.
Он повернулся к остальным.
– Оливия, – произнес он с теплой улыбкой. – Сегодня ты выглядишь особенно стильно.
Она не ответила, но наклонила к нему голову – одна стильная особа к другой. Я села, а Леон поцеловал маму в обе щеки, обменялся рукопожатием с папой и поставил стул между мной и мамой. Она посмотрела на него с легкой улыбкой и, подхватив шарик из теста, начала разрывать его на крошечные кусочки. Папа заново наполнил все бокалы. В зале стоял гул голосов
– Итак, как поживает семья Уилберфорс? – спросил Леон, обводя нас взглядом.
– Прекрасно, – быстро ответила Оливия, что для нее необычно. Она отставила свой бокал, и в этот момент я заметила, что он остался полным. – На самом деле есть кое-какие новости.
Я закрыла глаза. Уже по ее тону я поняла: то, что она скажет, мне не понравится. Через секунду она начнет рассказывать всем, почему я такой ужасный квартиросъемщик. Я буду вынуждена защищаться, и начнется побоище.
Она заметила мою реакцию.
– Лара, у тебя закрыты глаза. Я не собираюсь нападать на тебя.
– Знаю. Смотри, я их открыла. Так нормально?
– Господи. Послушай. Все послушайте. Это не что-то ужасное. У меня хорошие новости.
На другом конце ресторана кто-то что-то уронил, и весь зал на секунду замер, слушая звук бьющихся тарелок. Затем все вернулись к своим разговорам, персонал суетливо забегал туда-сюда, однако мы так и остались молча сидеть, уставившись на Оливию с явным страхом.
Она закатила глаза. Я догадалась, что именно сестра собирается сказать, за мгновение до того, как она произнесла:
– Я беременна.
Я наблюдала, как трое остальных перевели взгляды на меня. Все, кроме Оливии, теперь следили за моей реакцией.
– Поздравляю, – сказала я, не глядя на нее. – Это чудесно.
– Да. Восторг.
– Когда ожидаешь?
– В апреле. Двадцать третьего апреля.
– День рождения Шекспира. Можно расслабиться.
Конечно, она беременна. Я заставила себя сделать глубокий вдох. Я отодвинула все это в прошлое, намеренно перешагнула через это, но годы ежемесячных напрасных надежд, за которыми последовали инъекции и инвазивные исследования, счета за лечение, физические муки и моральное напряжение, фундаментально изменившее наши супружеские отношения, – все это мгновенно пронеслось у меня в голове.
Папа наклонился над столом.
– Ты не против, если я кое о чем спрошу? – начал он угрожающе-небрежным тоном. – Кто отец?
Оливия сердито стрельнула глазами в его сторону.
– Нет, я против. Я против того, чтобы ты спрашивал об отце, прежде чем поздравишь меня или обрадуешься новости о том, что наконец-то у тебя будет внук. Да, я против, поэтому я тебе не отвечу.
– Какого хрена, Оливия!
Я замерла. Я ненавидела, когда папа бранится. Это всегда означало опасность.
– Сам какого хрена, – парировала моя сестра. – Тебе нужен внук, только если он поступит от чертовой святой Лары, не так ли? Ты не хочешь, чтобы мои второстепенные гены передавались потомству, да? Что ж, Лара не смогла сделать то, что требуется, и похоже, случайно это получилось у меня, поэтому ничего не поделаешь. Привыкай к этому. Все меняется.
Как ни странно, пока папа переводил дыхание, голос подала мама.
– Оливия, – сказала она, подаваясь вперед и заправляя прядь волос за ухо. Она так редко вступала в ссору, что я замерла. Мы все превратились в слух. – Это несправедливо по отношению к Ларе. Ты застала нас врасплох, только и всего. Дай нам, пожалуйста, несколько минут переварить услышанное.