Ночной снайпер
Шрифт:
В номере он подключил к своему микропередатчику две пары наушников, одну из которых передал Корнееву. Потом щелкнул тумблером. Ничего не понимающий Корнеев услышал голоса на немецком. Он хотел что-то об этом спросить Михайлова, но тот предостерегающе поднял указательный палец вверх, потом приложил его к губам:
— Только тихо.
— Когда ты хоть успел? — негромко спросил Корнеев.
— Все потом… Это они так ссорятся… — сказал он через некоторое время. — Этот, Курт его зовут… Говорит, что раз русские, если мы не бандиты, то террористы. Напирает на то, что уже составлен брачный контракт. Что его родители и друзья в курсе предстоящей
— Она что им говорит? — нетерпеливо спросил Корнеев. — Она спорит или что?
— Сейчас напирает на то, что им следует на время расстаться и еще раз проверить свои чувства… А это уже речь зашла о тебе. Папе и маме не нравится, что ты русский. Тоже спрашивают, уж не из мафии ли? Ну как в воду глядел! Вот… Она говорит, что тебя зовут Леша. Было дело? Называл? — Он обернулся к Корнееву. — Фамилию, спрашиваю, называл? — Он почти кричал. — Может, и про меня поведал?
— Фамилию я не называл, — сказал Корнеев, опустив голову. — Если она сказала, как ее зовут, я что, должен промолчать?
— А соврать не мог?
Корнеев угрюмо молчал. Михайлов махнул рукой, плотнее прижал наушники.
— Пропустил чуток… Ну вот. Курт этот говорит, что пойдет и посмотрит в книгу портье, как мы с тобой там записаны. Он уверен, что мы не те, за кого себя выдаем.
Он уставился на Корнеева. Потом кивнул на дверь.
— Ну и что теперь будем делать? Он пошел к портье. А мы там записаны помнишь как? У нас с тобой польские паспорта! Ты — Эгениуш, я — Вацек! Забыл уже? Вот что мне с тобой после этого делать?
— Ладно, не ори, — сказал Корнеев. — Подумаешь… Ну узнает. А мы завтра утром отсюда съедем. И с концами.
Михайлов махнул на него рукой. Снова стал слушать.
— Вроде ревет твоя-то… Ну натворил ты делов! А Курта этого уже не слышно. Только папа с мамой совещаются, но так, что не услышишь… Ладно, ты пока думай, какой вид смертной казни предпочитаешь, а я Коляну позвоню. Пусть посоветует, а то не знаю, что с тобой делать.
И стал набирать номер, не снимая с головы наушников. Потом, набрав несколько цифр, прервал набор.
— Вернулся! — сказал он. — Курт, похоже, вернулся, дверь хлопнула, он же к портье ходил… Слышишь, нет?
— Слышу. Только ничего не пойму.
— Тогда слушай… Кричит прямо, слышишь! Что прямо сейчас позвонит или поедет в полицию, пусть они там нас проверят… Ага, видишь, какое дело! Он, хорь, оказывается, нас с тобой сфотографировал. И хочет им показать снимки. Мол, не разыскивает ли нас Интерпол… Они его отговаривают. Гретхен твоя кричит, что ему не верит. Папа с мамой его тоже отговаривают, мол, хотя бы завтра, рано утром, а то уже поздно… Чего на ночь глядя, да по горной дороге? Твоя говорит, что не верит этому Курту, нисколько не верит, ни одному его слову… Сама хочет во всем разобраться. Типа, ее успокаивают, отсылают
— А чего говорить, — пожал плечами Корнеев. — Ты был прав. На все сто.
— Тогда делай, что я скажу. Звонить Коляну не буду. Он мужик крутой, сам знаешь… Поэтому для нас с тобой лучше проблему решить самим и в окончательном виде.
… Они встали рано утром, чуть свет, взяли с собой чемодан с разобранной винтовкой, осторожно вылезли через окно. Все еще спали. Моросил дождь.
— Вон его «шестисотый», — кивнул Михайлов в сторону серебристого «мерседеса» с тонированными стеклами. — Номер запомни… Не жалко такую машину, а?
Под дождем они скрылись за ближайшим сосняком, потом стали спускаться вниз, пока не увидели внизу петляющую реку в ущелье, над которой извивалось узкое шоссе. Они прошли немного вдоль шоссе, прежде чем нашли нужную позицию.
— Лучше не придумаешь, а? — спросил Михайлов, раскрыв зонт и только после этого открыв чемодан.
Корнеев не ответил. Он сосредоточенно собирал винтовку. В тишине было слышно щелканье фиксаторов. Потом он посмотрел в прицел. Опустил винтовку.
Михайлов косо смотрел на него.
— Ну чего? Жалко, что ли, стало?
— Машину жалко, — резко сказал Корнеев, и на его обтянутых скулах шевельнулись желваки. Похоже, он себя накручивал.
— Зато твоя Гретхен сразу освободится… — подбодрил его Михайлов. — И танцуй с ней сколько хочешь.
— Помолчи, а? — попросил Корнеев. — А разве мы не уедем отсюда сразу? — спросил он через несколько минут, думая о своем.
— Нельзя, — покачал головой Михайлов. — Подозрительно будет выглядеть. Ведь чем хороша такая штука? — кивнул он на винтовку. — Практически не оставляет следов. И почему так будет цениться твоя профессия? Следов практически никаких. Особенно в этом случае. Свидетелей — ноль. Никто не услышит и не увидит. А там, — он кивнул вниз, — что там увидишь или разберешь в общей куче?.. Ага, кто-то едет.
— Помолчи, — сказал Корнеев, приникнув к прицелу и затаив дыхание.
Теперь он сам услышал ровный шум мотора. Он выстрелил в шину, когда убедился, несмотря на предутренний сумрак, что на бампере тот самый номер, а серебристый «мерседес» с тонированными стеклами стал делать на большой скорости крутой вираж вблизи ограждения.
Машину резко занесло, развернуло, после чего она перекувыркнулась через ограждение и исчезла внизу. Корнеев вскочил, хотел спуститься, чтобы посмотреть, что с ней стало, но Михайлов перехватил за руку.
— Быстро назад! — крикнул он. — Скоро копы нарисуются.
Они успели забраться к себе в номер через окно, прежде чем к отелю подъехал «пикап» хозяина, привозивший из долины утром свежее молоко, сметану и сливки. Быстро разобрали и спрятали винтовку, легли в разобранные постели.
— Мастерство не пропьешь! — возбужденным шепотом одобрил Михайлов, укладываясь в постель. — Нет человека — нет проблемы. Нет, товарищ Джугашвили знал, что говорил! Один выстрел, и — без вопросов.
Уснул он быстро, а Корнеев проворочался около часа, прежде чем услышал за дверью голоса отдыхающих, идущих на завтрак.