Ночные бомбардировщики
Шрифт:
«Екает сердечко, — подумал о Кочетове Смолин. — Это тебе не школа!»
Штурман не мог простить командиру того случая, когда Кочетов при всех отчитал его. Правда, с тех пор стычек между ними не повторялось, Кочетов даже стал называть своего штурмана по имени и отчеству, но Смолин знал, что стоит ему в чем-либо допустить оплошность то вместо «Юрий Петрович» он услышит негромкое, но до предела отчетливое: «капитан Смолин»...
— Юрий Петрович, — раздалось в наушниках, — посмотри-ка вниз. Не кажется тебе, что для такой маленькой станции слишком много эшелонов? Отметь у
Смолин посмотрел вниз. Почти все железнодорожные линии были заняты длинными составами вагонов. У некоторых дымили паровозы.
«Дать бы по ним, — подумал Смолин, — да с таким педантом разве договоришься. Наверняка, скажет, что у нас другое задание...»
— Дальность до цели? — спросил Кочетов.
— Восемьдесят километров, — без промедления ответил штурман.
— Повнимательнее следите за воздухом!
Смолин окинул небо взглядом. Слева и справа, за тройкой Кочетова, летели звенья Мельникова и Лаптева. Вся эскадрилья была в воздухе. Бомбардировщики шли плотным строем.
«Как на параде», — не без удовольствия отметил Смолин. На душе полегчало, даже боль в голове будто ослабла.
— Командир, сзади двенадцать «мессершмиттов», — доложил стрелок-радист, — дальность три километра. Идут на сближение.
— Перестроиться в правый пеленг! — коротко приказал Кочетов.
— Может, сбросим бомбы на станцию? — предложил Смолин. — Все же их двенадцать...
— На станцию бомбы не бросать! — властно скомандовал Кочетов. — У нас другое задание.
Левая тройка бомбардировщиков скользнула вправо [130] и через минуту Смолин увидел ее позади тройки Лаптева. Все десять самолетов шли теперь в плотном пеленге.
— «Мессеры» заходят в атаку! — продолжал докладывать стрелок-радист.
— Левый круг! — голос Кочетова был таким же: сухим, властным и спокойным.
Застучал пулемет, отдаваясь мелкой дрожью на обшивке. Через секунду справа
брызнула тонкая бледно-желтая струйка — теперь стрелял фашист. Вскоре Смолин увидел и его: тонкое осиное брюхо с распластанными крыльями мелькнуло в нескольких метрах. Отчетливо были видны черные кресты, желтые концы крыльев.
За первым фашистом проскочил второй, третий. «Мессершмитты» отворачивали для повторного захода.
Круг бомбардировщиков к тому времени замкнулся. Фашистские истребители метались со всех сторон, пытаясь разорвать его, выбить хотя бы одно звено этой образовавшейся стальной цепи. Но не так легко было поймать в перекрестие все время меняющую направление цель, тем более в кольце не было мертвого пространства, откуда можно было бы зайти: бомбардировщики удачно поддерживали друг друга огнем. На глазах у Смолина задымил один «мессершмитт» и пошел к земле.
Только теперь штурман оценил все преимущество такого строя и умение быстро перестраиваться. Не зря комэск добивался этого.
Девятка между тем описывала круги ближе и ближе к цели. Смолин посматривал на часы. Скоро у истребителей кончится горючее и они вынуждены будут уйти.
Пара «мессершмиттов», размалеванная черепами, все яростнее бросалась в атаку, и как понял Смолин, цель ее была — самолет Кочетова. При очередном выходе из атаки
— Юрий Петрович, поспокойнее, — посоветовал Кочетов — Очереди делай покороче.
Смолин смахнул с лица пот. В лобной части головы боли усиливались, глаза застилала
желтая пелена.
«Мессершмитты» снова мелькнули рядом. Выйдя чуть вперед, стали разворачиваться. Смолин прильнул к пулемету. Он не чувствовал, когда нажал на спусковой крючок: боль в голове и злоба к обнаглевшим фашистским летчикам взвинтили его до исступления. Опомнился он когда увидел падающий размалеванный «мессершмитт». Но [131] Смолин не знал, кто его сбил: с других самолетов стреляли тоже.
— Хорошо, Юрий Петрович! — похвалил майор Кочетов.
Ведущий истребитель развернулся влево и, обнаружив, что ведомый сбит, понесся на самолет Кочетова в лобовую. Смолину делиться мешало солнце, резало глаза. Превозмогая усилившуюся от яркого света боль, Смолин все же поймал в прицел силуэт истребителя и нажал на спуск. Но знакомой дроби не услышал. «Кончились патроны», — понял штурман.
А истребитель приближался. Казалось, сама смерть неслась навстречу. Стремительно, неотвратимо. Смолин не отрывал глаз от распластанных быстро растущих крыльев, он чувствовал, как наливаются кровью зрачки, на лбу выступила испарина. Вдруг крылья стали
блекнуть в желтом, а затем в сером свете. Мгновение — л все вокруг стало черным... «Это конец», — промелькнула молнией мысль.
Но почему слышен гул моторов, короткие очереди?.. Смолин ощупал себя: руки, грудь, лицо. Все было на месте, реальным. Боли в голове были по-прежнему нестерпимы.
— Командир, уходят! — радостно крикнул стрелок-радист.
— Юрий Петрович, курс!
Знакомый резкий голос майора Кочетова... Значит, жив. Смолин стал тереть глаза. Но кроме черноты ничего не увидел.
— Командир, ничего не вижу. Что-то с глазами. Ты ранен? — тревожно спросил Кочетов.
— Нет. Это старое. Терпеть можешь?
— Могу. Но бомбить...
— Знаю, — прервал Кочетов. — Справлюсь сам... Смолин сидел неподвижно, вслушиваясь в монотонный гул моторов. Временами доносились глухие удары, где-?0 рядом рвались снаряды. Мучительно было ничего не видеть и не знать, где находишься, что происходит вокруг. Смолин попытался мысленно восстановить ориентировку-
Истребители атаковали их у села Жлобинка. Бой длился около пятнадцати минут. За это время они пролетели более двадцати пяти километров. Минуты четыре прошло с момента потери зрения. Теперь уже летели по прямой еще плюс двадцать километров. Под самолетом должна быть...
— Командир, излучину реки видите?
— Вижу. Прямо по курсу.
— Через четыре минуты откроете бомболюки.
— Ладно, не волнуйся, все будет в порядке. ...Зрение возвращалось к Смолину медленно. Месяц он лежал с повязкой на глазах, потом повязку сняли, и первое, что увидел Смолин, было солнце. Оно висело в окне, близкое и яркое. Таким Смолин видел его еще мальчишкой сквозь закопченное стекло. Все остальное: оконная рама, цветы на подоконнике просвечивались словно через черную вуаль.