Ночные окна. Похищение из сарая
Шрифт:
— Для этого надо быть хотя бы воблой сушеной, — не удержалась путана, — а не скелетом рыбьим.
— Какая же вы, милочка, язва! — ответствовала актриса. — Вас нельзя принимать в светском обществе. Не комильфо.
— А идите вы все… — И путана разразилась соответствующим набором слов.
— О господи! — испуганно сказала Ползункова, даже ее Принцесса мяукнула от неожиданности.
Но тут настоящим мастером слова проявила себя и поэтесса княжеского рода:
— Да пошла ты сама… — И выдала целую тираду
Признаться, подобного я не слышал. Левонидзе толкнул меня в бок локтем.
— Не пора ли вмешаться? — шепотом сквозь смех спросил он.
Я приложил палец к губам. Еще не время.
— Дамы, дамы! Успокойтесь! — начала урезонивать скандалисток актриса. — Прежде всего надо решить, что делать? Уезжать или оставаться? Мне лично здесь по душе. Я будто вновь попала в свою любимую театральную среду. Только играю теперь саму себя, не для зрителей. А кто в этой пьесе злодей — даже и не важно. Узнаем в конце представления.
— Надеетесь доиграть до конца? — сумрачно спросила путана. — Может и не получиться. Если режиссер надумает убрать вас в середине спектакля.
— О господи! Зачем вы меня пугаете? — жалобно пискнула вдова-миллионерша. — Но я отсюда никуда не уеду, так и знайте. Мне здесь хорошо.
— Мне, в общем-то, тоже, — согласилась путана. — Кроме того, у меня есть свои, особые интересы. Но я о них вам не скажу. А людоед Олжас или нет — плевать. Нужно просто держаться от него подальше, не садиться за один стол. Чтобы не угодить в тарелку.
Какие же у нее «особые интересы»? — подумалось мне.
— Тогда и я останусь, — вздохнула поэтесса. — В конце концов, я действительно могу и ошибаться. Все казахи для меня на одно лицо, особенно людоеды. Вот послушайте лучше, что я сочинила намедни…
Левонидзе снова толкнул меня в бок
— Нашего вмешательства не потребовалось, пошли отсюда, — сказал он. — Я физически не могу переносить ее стихоплетство.
— А как же быть с Олжасом? — спросил я, терзаемый разного рода сомнениями.
— Ну, мы-то с тобой знаем, что он не людоед, — подмигнул мне Левонидзе. И добавил: — По крайней мере, не в данное время и не в данном месте.
Это было верно, пришлось согласиться.
Водки они, братья Топорковы, вкусили изрядно, поскольку сидели, осоловев. Но, кажется, вновь примирились. Вот ведь до чего странен и необъясним русский человек! Его родной брат предаст, а он все простит, даже найдет объяснение своему прощению.
Левонидзе приготовил для Топорковых последнего козырного туза. Я почти и не вмешивался в последующий пасьянс. Лишь фиксировал психомоторные реакции. Для своих аналитических выкладок о природе человеческого рода.
— Вернемся опять в прошлое, — произнес Левонидзе, расхаживая по комнате со своей папкой. — На сей раз речь пойдет о… вашем старшем брате,
— А он-то тут при чем? — насторожился Владимир. Алексей молча плеснул водку в рюмку, но пить не стал.
— Александр Анатольевич, пересядьте, пожалуйста, в это кресло, спиной к камину, — предложил мне Левонидзе. — Вы будете изображать у нас генерала.
— Извольте, — согласно кивнул я и выполнил его просьбу.
— Что еще за новые фокусы? — недовольно пробурчал Владимир.
— Сейчас узнаете. А вы, господин полковник, садитесь сюда, к окну.
Алексей с рюмкой переместился на указанную позицию.
— И что дальше? — спросил он.
— Восстановим ситуацию августовского вечера 1991 года, — продолжил Левонидзе. Он заглянул в папку и полистал какие-то бумаги. — В тот день ваш старший брат находился в квартире один. Он был действительно очень подавлен после неудавшегося путча. Следствием установлено, что Николай Топорков был связан с маршалом Ахромеевым. То есть был непосредственно причастен к заговору военных. Впереди неминуемая отставка, возможно, арест. Тюрьма, позор и все такое прочее. Но главное, конечно, крушение всех идеалов.
— Да-да, — подтвердил Владимир, — мы об этом уже говорили.
— Но вы не сказали о том, что никакой предсмертной записки найдено не было. — Левонидзе снова заглянул в папку. — Кроме листка бумаги с непонятной фразой: «Эники-беники ели вареники, все слопали, мне ничего не оставили, а энику я шею-то сверну!» Согласитесь, что для человека, готовящегося совершить самоубийство, звучит сие довольно странно и глупо, если только это не клиент Александра Анатольевича?
— Николай не был сумасшедшим, — произнес Алексей и залпом выпил.
— Нет, нисколько, он был необычайно трезвым и волевым человеком, — сказал и Владимир. — А то, что написал, к делу не относится. Просто любил черкать по бумаге, когда пребывал в задумчивости.
— Хорошо. Сочтем это неосознанным движением пера. Вопрос о другом. Застрелился он или нет?
— Застрелился — следствие пришло именно к этому ВЫВОДУ, — напомнил Владимир.
— Следствие приходит туда, куда его приводят, поверьте мне как профессионалу, — возразил Левонидзе. — Ответьте мне тогда на следующий вопрос: кто первым обнаружил труп?
— Да вы же наверняка знаете, — сказал Владимир, — я.
— А где был в это время Алексей?
— Тоже в Москве, — отозвался полковник. — Мы все собрались здесь по приглашению Николая. Но в путче я участия не принимал.
— Знаю, — произнес Левонидзе. — Николай почему-то оберегал вас от втягивания в политику. Очевидно, как младшего брата, считая вас таким до самого последнего момента. Это свойственно старшим, для них младшие до седых волос — дети. Наверное, он и любил вас больше среднего.