Ночные рассказы

Хёг Питер

Но девушка последовала за ним. Она сбросила туфли и осталась в чулках, и теперь они стояли в тёмном коридоре, друг перед другом, дрожа от гнева, чего не случалось с самого детства.

— Не ходи за мной! — крикнул Хенрик.

— В книге «Государство и революция», — отозвалась Пернилле холодно и с достоинством, — Ленин призывал нас преследовать социал-шовинистические течения и решительно бороться с ними.

— Я не течение, — заметил Хенрик. — Я приливная волна, я боец фронта.

— А в «Апрельских тезисах», — продолжала девушка как ни в чём не бывало, — Ленин писал, что наш долг вести агитацию как раз среди бойцов фронта.

Хенрик

пытался собраться с мыслями. До перестройки спальня его тётки находилась прямо под библиотекой. Но ведь в доме всё изменилось. Он напряжённо пытался вспомнить свои собственные чертежи. И вдруг, что-то вспомнив, твёрдый в вере, но, к сожалению, не в направлении движения, двинулся дальше по коридору.

— Для великих передовых умов, — огрызался он злобно, но тихо, — все ваши туманные рассуждения просто смешны.

— В своей речи, — ответила девушка и тоже непроизвольно понизила голос, — перед центральным комитетом в девятнадцатую годовщину партии Ленин сказал: «Основным условием пропаганды и агитации является её ясность». Когда-нибудь ты поймёшь меня.

5

Теперь Хенрик слышал музыку. Сначала он не мог понять, возникла ли она в его голове или вне её, поскольку события последних часов — не поколебав впрямую его уверенности в себе — заставили его не принимать скоропалительных решений. Но когда они спустились по главной лестнице, звуки усилились, и Хенрик и Пернилле поняли, откуда звучит музыка — она доносилась из большого зала, который, как Хенрик теперь помнил, он оставил в качестве общей комнаты для пациентов, снабдив его только решётками на окнах, решётками, которые были установлены с внутренней стороны на тот случай, если кто-нибудь из стариков окончательно потеряет рассудок и начнёт швыряться инвентарём.

Они узнали музыку. Это была весёлая лёгкая музыка, написанная, несомненно, датским композитором, — бодрая охотничья песня из «Холма эльфов» Кулау. [70] Хенрик смело открыл дверь и вошёл.

Никто не обратил внимания на его появление, потому что зал был полон людей, которые танцевали или сидели у маленьких столиков вдоль стен. Все они, видел Хенрик, были стариками. Наверное, это праздник, устроенный для пациентов. Но, как он заметил, какой-то удивительно не соответствующий правилам праздник, потому что он нигде не видел больничной одежды, которая, как он знал, была утверждена в качестве обязательной для пациентов. Вместо этого танцующие вокруг него демонстрировали элегантность XIX столетия, принятую в высшем обществе. Не было никаких сомнений в том, что все без исключения постарались одеться как на придворный бал. А над всей этой картиной — огромной, колоссальной, раскалённой каплей расплавленного хрусталя — висела люстра в форме груши, которую он так хорошо помнил. Ему вдруг показалось, что он поднял крышку ларца, в котором посреди драгоценностей лежит маленькое солнце, и он замер ослеплённый.

70

Кулау, Фридрих (1786–1832) — датский композитор и флейтист, немец по происхождению.

Очнувшись, Хенрик стал пробираться вперёд. Музыка звучала с возвышения, которое, как он вспомнил, присутствовало в его проекте и на котором теперь играли шесть музыкантов, судя по их возрасту, также из числа пациентов. Рядом с этим

возвышением сидела Леонора Блассерман.

Словно акула сквозь стайку мальков, Хенрик устремился к своей тётке, и, когда она заметила его, он приветливо кивнул ей, заверяя её, что никто в этом мире — а в особенности какая-то пожилая дама в инвалидной коляске — не сможет одурачить Хенрика Блассермана, архитектора, магистра искусств.

Добравшись до неё, он встал за спинкой её коляски и начал толкать её к выходу.

Но оказалось, что путь ему загородили. Из многочисленных танцующих вдруг выступили несколько мужчин и сомкнулись вокруг него и Леоноры. Оглядев потёртые сюртуки и выцветшие орденские ленточки, Хенрик понял, что эта нелепая охрана состоит из одних пожилых господ.

— Прочь с дороги! — закричал он.

Круг сомкнулся теснее, и лысый старик в белом шейном платке наклонился к нему, держа в руках трость.

— Вы, — обратился он к Хенрику, — достаточно взрослый человек, так что можно ожидать от вас вежливого обращения. Но не настолько взрослый, чтобы это помешало мне задать вам взбучку.

Хенрик понял, что столкнулся с физическим превосходством, и, когда они сделали ещё один шаг к нему, оглянулся в поисках Пернилле, чтобы в этой чрезвычайной ситуации попросить помощи у передового отряда пролетариата, но её нигде не было видно.

Господин в шейном платке положил тощую, но сильную руку на плечо Хенрика, и Хенрик подумал, что ведь эти люди — пациенты и не в своём уме и то, что светится у них в глазах и похоже на решительность, на самом деле — безумие, и впервые за эту ночь он испугался.

Тут Леонора Блассерман рассмеялась, и смех её был таким же, как в его детстве, раскатистый и немного дребезжащий, как у валторны, он на какое-то время заглушил музыку и заставил мужчин остановиться.

— Господа, — сказала она, — я прошу вас. Мой племянник пришёл, чтобы потанцевать со мной. Разве не так, Хенрик? Будь любезен, дай своей тётушке руку.

В сложившейся ситуации у Хенрика не было иного выхода, как взять руку тётушки и помочь ей встать с кресла. Минуту она неуверенно стояла, потом оказалась в его объятиях, и они заскользили по полу. Стоя вдоль стен, её гвардейцы следили за каждым их шагом.

Ярость, должно быть, придала Хенрику медвежью силу, потому что тётушка невесомо парила в его руках. Прижавшись щекой к его плечу, она прошипела ему на ухо так, как будто заиграл целый духовой оркестр:

— Ты когда-нибудь встречал девушку-эльфа?

«Она не в своём уме!» — подумал Хенрик, но тут услышал, что играют как раз песню матушки Карен про эльфов, и понял, что разум старухи просто мечется от одной сбивчивой мысли к другой.

— Они ведь всегда, — продолжала она, — служили превосходной иллюстрацией того, как опасна любовь.

Хенрик внимательно изучал зал в поисках возможности для побега. Он знал, что здесь, сейчас, ради своей безопасности и безопасности братьев по ордену, он обязан вырвать у тётки объяснение. К тому же он не мог не чувствовать всю унизительность ситуации, в которой оказался.

— Я ведь не могу знать, — продолжала она, бросив на него сияющий взгляд, — что происходило у рояля, когда вы с Пернилле доиграли моё сочинение. Но если мы — просто для примера — предположим, что вы с Пернилле почувствовали склонность друг к другу, тогда тебе придётся переступить через себя и пойти ей навстречу. Первая граница человеческого «я», дорогой мой Хенрик, это любовь.