Ночные сестры. Сборник
Шрифт:
— Ладно. Может, и пообедаем. А ты хоть и москвич, но хороший мужик вроде.
Вера отвернулась и смотрела в окно, поэтому лица ее Кирилл видеть не мог. А лицо у Веры было совсем грустным, и даже слезы на глаза навернулись. А может, слезы эти были из-за ветра, который задувал прямо в открытое окно машины. Или из-за солнца, которое било прямо в глаза.
Кирилл рассмеялся.
— Да за что ж вы, псковские, так москвичей не любите? Ты не права. Среди них тоже много хороших людей.
— Согласна, что не права. Вот мы и приехали.
Кирилл вырулил на шоссе, остановился возле
— Ну, будь здоров, Шнек!
— Буду. Куда денусь.
Кирилл хотел еще что-то сказать, но в это время рейсовый автобус, подошедший к остановке, начал сигналить, чтобы ему освободили место. Кирилл быстро обнял Веру, поцеловал и вскочил в машину.
В считанные секунды «мерседес» набрал скорость за сотню километров и скрылся из виду.
* * *
Осень выдалась поздней и ясной. В первых числах ноября листва еще не облетела. Здание санатория почти сливалось с ней — желтое на желтом фоне. По дорожкам парка бродили отдыхающие. В основном женщины, одетые в теплые шерстяные кофты ручной вязки. Мужчины играли кто в шашки, кто в шахматы.
Кажется, ничего здесь не изменилось, кроме времени года.
Вера закончила писать заявление. Положила ручку и оглядела кабинет. К нему она еще привыкнуть не успела. Хотя изменила в нем, кажется, все, что могла. Искусственные цветы были убраны со шкафов и с подоконников, так же как и безвкусная накидка с кошечками — с дивана. Аляповатые, в крупный цветочек, шторы больше не болтались на окнах. «Богатую» настольную лампу с псевдозолотыми завиточками на ножке Вера заменила на обычную, офисную. И стол она передвинула. Теперь он стоял не перед окном, а возле стены. И пациенты не должны были щуриться, сидя против яркого света и пытаясь разглядеть выражение лица старшей медсестры. Возле стола Вера поставила не жесткую крашеную табуретку, а небольшое кресло. Чтобы посетитель мог чувствовать себя удобно.
Вера закрыла за собой дверь с табличкой «Старшая сестра». Она шла по коридору, привычно ловя восхищенные взгляды мужского контингента санатория и грустные — женского. Приветливо здороваясь с отдыхающими, отвечая на ходу на вопросы «пить ли еще ту красненькую таблеточку», она прошла к другому кабинету. Легонько стукнула в дверь, заглянула, нет ли посетителей.
Лариса приветливо махнула рукой:
— Заходи. Присаживайся. Что это у тебя за бумажка?
— Подпиши за свой счет на неделю. У Ильи первые каникулы. Хочу ему Москву показать: Кремль, Третьяковскую галерею, в детский театр сходим.
Лариса поставила на заявлении свою подпись.
— Возьми телефон того Шнека. Может, в гости пригласит. Посмотришь, как живут московские олигархи. Что смеешься? А ну-ка, рассказывай.
— Телефон у меня есть. Это он меня и пригласил. — Вера слегка порозовела под пристальным взглядом Ларисы. — Из Москвы привезти что-нибудь?
— Хотела сказать, себя привези, но уж
— И я не выиграла, и девки играли не всерьез.
— Возвращайся скорей, я без тебя как без рук. Люба учится. Звонит, вся в счастье. Но говорит, что скучает. — Лариса рассуждала вслух, прикидывая, как жить ближайшую неделю без Веры. — Правда, Марина должна вернуться. Но это не сегодня и не завтра. Тоже звонила. Надо ей ставку найти.
— Найдем, куда денемся… — Вера рассмеялась, потому что невольно повторила присловье, которое любил повторять и Кирилл. — Ну ладно. Пойду. Надо вещи складывать.
Вера ушла, а Лариса отодвинула в сторону стопку заложенных историй болезни и стала смотреть в окно, на желто-красную нарядную листву. Вот один лист полетел, потом еще один, и еще… Лариса вынула из волос гребень. Устало тряхнула головой. Волосы цвета расплавленной меди рассыпались по плечам. Как там Шнек говорил: «Эх, рыжая, рыжая…» Лариса почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Это сколько ж чего произошло за последние три с лишком месяца?
Тогда, в июле, капитан дальнего плавания, не доотдыхав намеченных десяти дней, собрал чемодан и уехал. Правда, обещал вернуться. «Как Карлсон», — съязвила тогда Марина. Но, увидев Ларисины глаза, осеклась и шуток на эту тему больше себе не позволяла. А капитан не только не вернулся, но и ни одного письма не написал. Прав оказался Шнек, зря она все о себе рассказала, никому эта честность оказалась не нужна…
Марина в конце августа вышла замуж за своего стоматолога. Гуляли всем поселком. Егор выложился по полной. А через месяц позвонила и сказала, что всё, хватит с нее семейной жизни. И пусть стоматолог вместе со своим передвижным протезным кабинетом катится куда подальше. Это значило, что плакали Егоровы денежки. Мужик с горя пил неделю, потом ничего, смирился. А куда тут денешься?
Тимур, как только пострадавший Шнек уехал, заявился к Любе. Стал права качать. Хорохориться. Тут Люба не выдержала и сказала, что, если бы этот самый Шнек ее хоть пальцем поманил, она бы за ним и на край света пошла. Тимур, услыхав такое, стал кричать совсем не по-хорошему. Тогда Люба схватила со стола скалку и Тимура натурально из дому погнала. И гнала до самой калитки с криком: «Чтобы духу твоего здесь не было!» При этом Серафима тоже кричала старческим дребезжащим голосом: «Так, Любка, молодец! Гони его в шею!» И даже несколько раз взмахнула над головой своим изрядно потрепанным «любовничком».
Люба вернулась в дом, села и заплакала слезами не то облегчения, не то досады. А Серафима всю оставшуюся часть дня пребывала в крайнем возбуждении и даже на телевизор не отвлекалась, а только все рассуждала, как хорошо это у них получилось с изгнанием Тимурки, который Любиного «и мизинца не стоит». К вечеру Серафимина беспрестанная говорливость и красный, разгоряченный цвет лица не на шутку Любу встревожили. А после того, как Серафима несколько раз назвала ее по имени своей дочери, Любиной бабки, Люба окончательно перепугалась, дала старухе сорок капель валерьянки и побежала за Ларисой.