Ночные туманы
Шрифт:
– Присмотрю.
– На тебя одного я надеюсь. А ему скажи, чтобы обо мне не тужил.
Тяжело было уходить с Корабельной.
Мы совершили переход в тихую погоду, темными ночами. Розовым солнечным утром очутились на подходе к бухте, окруженной горами. На берегу наших раненых ждали санитарные машины. Над белыми кубиками домов висели аэростаты заграждения, на набережной было много военных. В бухте прижались к причалам несколько кораблей, один из них - инвалид-крейсер с оторванным носом.
На бульваре аджарцы пили из крошечных белых чашечек кофе,
Сдав раненых, катера развернулись и подошли к Морскому вокзалу, в пакгаузах которого размещались теперь мастерские.
– Шурочка!
– закричал Сева. Он перепрыгнул на стенку и схватил в объятия жену. Она была в кителе с погонами техник-деятенанта, в беретике с серебряным "крабом". Он целовал ее жадно...
– Как Вадимка?
– Растет, - поправила Шурочка свой берет.
– Ты, что же, ремонтироваться пришел?
– Так точно.
– Отремонтируем. Здравствуйте, Сережа. Рада вас видеть. А вот и Мефодий Гаврилыч.
– Ну, как там у нас в Севастополе?
– спросил торопливо подошедший Куницын. Я протянул ему узелок.
– Жива?!
– воскликнул он радостно.
– Ну конечно, Мефодий Гаврилыч!
– А я-то уж думал...
– и старик протер запотевшие очки.
– Ну, как она, Фелицата?
Он никак не мог справиться с туго завязанным узелком.
– Мы тут под пальмами жаримся, а Фелицата, сердешная... Корабельная-то наша цела?
Я успокоил его, сказал, что Корабельная пострадала меньше всего.
Тем временем подогнали краны, и катера наши очутились на стенке. Боцман и краснофлотцы подбили клинья под блоки. Мефодий Гаврилыч, уже успокоившись и рассмотрев содержимое узелка, подозвал подручных. Пожилой бородач волок за собой длинный шланг пневматического молотка.
– Подлечим катерки ваши, да и вам, думаю, подлечиться придется: врачи здесь строгие!
– сказал Мефодий Гаврилыч.
– Живем, хлеб не даром жуем!..
Повсюду вспыхивали зеленоватые огоньки электросварки. Под катерами, под сейнерами, на палубах кораблей суетились люди в рабочих комбинезонах.
– Заменяем стволы, обшивку, моторы, - пояснил Мефодий Гаврилыч.
Разместив команду на берегу, в каменных белых казармах, мы со Всеволодом пошли к Шурочке.
Она жила неподалеку от порта, в узкой, заросшей глянцевитой зеленью улице. Все казалось здесь удивительным: и невзрытые мостовые, и дома с неразбитыми стеклами, и аккуратненькие калитки. Нас встретила хозяйка-аджарка, приветливая и загорелая. Вадимка возился во дворике с сыном хозяйки и долго не шел на зов.
Он, как видно, с трудом припомнил отца и неохотно подставил лоб под отцовские губы. Комнатка была небольшая, чистенькая, с выбеленными стенами, незнакомыми растениями и удушливо пахнущими цветами. Над комодом висела фотография Севы. Мы выпили по стакану сладкого фиолетового вина, и я оставил их: надо же им наговориться.
– Постой, Серега, Шура найдет тебе комнату у соседей!
– окликнул меня Сева.
Я
Пока Шурочка доставала все необходимое для ремонта, нас с Севой призвали к врачам. Госпиталь размещался в субтропическом парке, в большом белом здании с огромными окнами.
Меня раздели догола. Полковник медслужбы и два майора, один из них женщина, молодая, с насмешливыми глазами, расспрашивали придирчиво. Пересчитали ранения, даже самые пустяковые, заставили припомнить ушибы, удары, - словом, заполнили целый реестр. Меня знобило: в раскрытые окна несло ветерком, правда, теплым, но я стыдился того, что стою голый перед молодой и красивой женщиной. Наконец я вспылил:
– Дорогие товарищи, я же к вам не напрашивался.
Вы, что же, за симулянта меня считаете?
– Да, - грубовато ответил полковник.
– Вы симулируете здоровье, а вас надо лечить.
– Меня? Лечить?
– В девятой палате у нас есть свободная койка?
Когда я попытался было возразить, полковник вконец рассердился:
– Да вы понимаете, батенька, что у вас помимо всего другого и прочего надломлены два ребра. Вам тоже требуется ремонт.
Я негодовал, возражал, доказывал, что ремонт катера не может благополучно без меня завершиться. Меня выслушали внимательно - и только. Полковник, хоть и медицинской службы, остается полковником.
Пришлось лечь в палату. У меня брали кровь. Засовывали в горло толстые и тонкие трубки. Я давился, и слезы застилали глаза. Одна из моих старых ран вдруг открылась и стала гноиться.
Сева навещал меня почти каждый день. Сочувствовал и посмеивался:
– Эх, Ceрeгa, не удалось тебе отбрехаться, вот и лежи!
– А как же тебе удалось?
– Очень просто. Я их сбил с толку. Ох, тут болит, ох, здесь тоже болит, и тычу то в подвздошную полость, то в аппендикс, то в печенку, то в почки. Ну и насторожило их мое оханье, особенно эту врачиху-майора. Она заподозрила во мне пошлейшего симулянта. Ну и прокатили меня, к моему целичайшему удовольствию: ни в каком госпитальном лечении не нуждается. Вот и вышло, что смеется тот, кто смеется последним. Смеюсь я, Гущив Сева! Все вечера провожу между катерами, Шурочкой и Вадимкой. Недолгое счастье оно тоже счастье,, Серега!
– А тебе не кажется, Сева, непростительной подлостью, что мы живем далеко от войны?
– И бы сам влез в моторы, чтобы их поскорее привести в боевую готовность. И Мефодий Гаврилыч старается, работает днем и ночью. А старику уже под семьдесят подкатило. Шурочка своим обаянием пользуется, пленяет летчиков в авиационных мастерских... заимствует все нам нужное...
– А ты не ревнуешь?
– Она jfce на них нежные взгляды для пользы дела бросает! Ты погляди, какими красавцами катерочки стали, любо-дорого глядеть! Ни одного дня с тобой не задержимся, Серега, уйдем! Вот Сырин - тот здесь как рыба в воде. С докладами выступал, с похвальбой. А теперь в госпиталь лег.