Ночные туманы
Шрифт:
Я совершил несколько преступлений: опоздал из увольнения, пришел пьяным, с большим синяком под глазом (по пути от Мадлены Петровны с горя зашел в забегаловку). Разумеется, всего этого мне не простили.
Да я и сам бы никому не простил. Поэтому возмездие принял, как должное, хотя сердце было готово разорваться на части.
Ущемленный, покидал я училище. Получил назначение без радости. Наказание вполне заслуженно, но оно было столь явным, столь заметным для всех, что приводило меня в исступление и в уныние. Мне казалось, каждый встречный
Это отравляло существование. Иногда даже находил страх:, как меня встретят на флоте начальники? Может быть, сразу бесповоротно запишут в разряд проштрафившихся, не дадут выдвинуться? Одно утешало и радовало:
соединение, куда я еду, - то, о котором мечтал. В него входят и ракетные катера. В основном же катера в нем торпедные, на них я проходил практику и стажировался.
На них-то я и попаду.
И вот я простился с городом, в котором прожил несколько лет, с училищем - его я успел полюбить, с товарищами, разъезжавшимися по разным флотам. Теперь придется подыскивать новых друзей.
Заехав в Москву, нашел мать постаревшей и очень встревоженной. Шиманский представил какие-то доказательства, что отец присвоил его работы. Теперь все открытия, связанные с именем отца, могут стать открытиями Шиманского.
Он давно не бывал у нас в доме. Мать сказала, что как раз с той поры, когда она передала ему все отцовские записи.
Я зашел на Чистые пруды к деду с бабкой. До чего неумолимо расправляется с людьми время! Дед вышел на пенсию, сгорбился и совсем поседел, а бабка уже не ершилась и занималась вязанием. Трудно было подумать, что эта тихая старушка вдохновляла кавалеристов на подвиги!
Разговор с дедом был очень нелегок - старик мигом заметил мою одинокую звездочку. Пришлось покаяться.
Дед покачал головой ("Не с того конца начинаешь ты службу"), но выразил все же надежду, что моряк из меня получится, и просил почаще писать.
Мы выпили с ним по рюмке домашней настойки, бабка угостила нас пирогом. Дед сказал:
– Напиши, как живет Севастополь.
У бабки глаза заблестели. А дед принялся вспоминать миндаль, дивным розовым облаком цветущий на бульваре над морем, здания из известкового камня, лестницы, спускающиеся к синей воде, корабли в бухтах. Все помнил он так же отчетливо, будто видел вчера, а не сорок лет назад.
Дед обнял бабку за костлявые плечи, а она прильнула к нему своей маленькой седой головкой. Какими трогательными были эти два старика, прожившие вместе долгую и трудную жизнь!
Пора было уходить. По русскому обычаю посидели минутку.
– Ну, в путь!
– поднялся дед.
Мы расцеловались, дед проводил меня до передней.
– Ни пуха тебе, ни пера, - услышал я на прощание.
– И побольше воды под килем.
Мы приехали с матерью на Курский вокзал.
Казалось невероятным, что он привезет меня в солнечный рай, воспеваемый бабкой и дедом.
– Береги себя, - повторяла мать.
– Ты один у меня.
Пиши, сынок. Может, деньги понадобятся, обязательно напиши.
– Нет, что ты, мамочка. Теперь я крепко стою на ногах.
Я похлопал себя по груди, ощутив набитый деньгами бумажник, недавно купленный в Ленинграде на Невском. Наконец поезд тронулся.
В вагоне было мало народу. Я постоял, покурил в коридоре. За окном мокли скучные станционные здания, высокие пригородные платформы.
В моем купе (куда я заранее забросил свои чемоданы)
в уголке у окна сидела девушка в сером костюме. В свете вспыхнувшей лампочки блеснуло золото пышных волос.
Я готов был бежать от нее в другой конец поезда. Мне вспомнились негодующие глаза, ее гневное "уходи".
Но отступать было поздно. Я поклонился. Лэа ответила легким кивком.
– Я вижу, вы, Юри, стали-таки моряком. Садитесь.
Вы не забыли, как меня зовут? Ваш отец не хотел...
– Мой отец умер...
– Простите...
Она помолчала, глядя на пробегавшие за окном огоньки.
– Ведь мы с вами, Юри, были друзьями. Вы помните старый затонувший корабль? У нас спохватились, что его зря разломали. Отца за спасение "Смелого" наградили грамотой Верховного Совета Эстонии. И "Смелому" поставили обелиск.
– Вы живете по-прежнему в Пярну?
– Да. А вы больше не ездили в Пярну?
– Нет.
Я разглядывал Лэа. Взрослая девушка. И красивая.
Я спросил, куда она едет.
– В Ялту, в дом отдыха.
– Вы учитесь?
– Работаю медицинской сестрой в рыболовной флотилии. А вы тоже едете в отпуск?
– Я получил назначение в Севастополь.
– Значит, там и будете жить?
Пришел проводник, отобрал билеты. Пока он стелил нам постели, мы пошли в ресторан. Я шел за Лэа по тряским переходам, прикрытым гармошками, по ковровым дорожкам со следами мокрых ног, мимо немногих людей, выглядывавших из дверей отделений. У входа в ресторан она обернулась и улыбнулась.
Мне захотелось рассказать ей все о себе, но за столиком двое командировочных шумно распивали графинчик водки.
Мы вернулись в вагон. В купе сидел третий пассажир - толстый, со свисавшим животом. Он сразу принялся расспрашивать, кто мы и куда едем.
Мы вышли с Лэа в пустой коридор. За широкими окнами пробегали черные мрачные тучи. Я рассказал ей о плаваниях на парусниках, о том,-с какой радостью еду служить. Спросил, не замужем ли она, убежденный, что получу ответ: "Конечно же нет!" Но она сказала, что у нее есть жених. Он берет на мотогонках призы. Андрее не профессиональный мотоциклист, он служит в Пярну в горфинотделе. Он нравится и ее матери, и отцу...