Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982)
Шрифт:
Мы с Рыжем вложили в машину электронный блок и смотрели, как мелькают на экране портреты марсиан, селенитов и других мифических жителей Солнечной системы. Летучие мыши с клювами, помесь обезьяны и кенгуру, медузы в броне шагающих аппаратов, крошечные подвижные комарики, гигантские муравьи-телепаты, хитрые осьминоги, кочующие булыжники, мыслящая плесень — многорукие, многоглазые, многоцветные и просто без примечательных деталей, — они были собраны старинными писателями из знакомых земных деталей и наделены разными коварствами. Особенно непривлекательными
Жителей Вселенной, внешне похожих на людей, только разноцветных и из иной плоти и крови, Рыж велел пропустить. Не очень интересовали его кристаллы, шары и мешочки с коллоидными растворами, которые видели рентгеновы лучи, слышали стук молекул, ощущали магнитные поля. Потом пошли творения фантастов прошлого века, рожденные атомной физикой, кибернетикой, космогонией, и здесь Рыж стал внимательнее. Он притих, уставившись упрямыми глазами на экран.
А там смеялся живой океан, неслась от Солнца огненная тень живой плазмы. Дрожали, как смутное отражение в глубоком колодце, существа — призраки. И черное облако, в котором прятался гигантский разум, окутало всю Землю, вызвав жару, наводнения, морозы и другие бедствия.
— Нет, не то! — с досадой сказал Рыж, проглядев еще десятка три кадров.
— Что ты ищешь?
— Это облако, кем бы оно ни было… — Рыж так точно воспроизвел интонацию профессора Бригова, что я рассмеялся.
— Ах, Рыж, неужели ты подсматривал?
— Меня пропустили. Здесь, в институте. Ведь это так: оно, наше облако, — кто?
— Я не знаю, кто или что: разумное оно или нет?
— А чего ж ты закричал: «Я видел, я видел!»? — возмутился Рыж.
— Я действительно видел, но не знаю. Очень странная физика.
— «Физика, физика»! Почему ее нет в твоих картинках? — Рыж начинал злиться.
Я знал, что он хочет найти какое-то подобие облака в описаниях фантастов. И не находил.
— Вообще фантасты многое предвидят, — сказал я. — Ну, а другие говорят: всякая мудрость — это мудрость после происшедшего события.
— Значит, здесь ничего похожего нет? — повторил Рыж.
— Нет. Ты же знаешь о странных значках, которые появились однажды на экранах телевизоров. Все думали, что это первые сигналы из космоса. Это были просто помехи.
— Идем, — решительно сказал Рыж.
Я подождал, пока он простится с Симом, выключил машину.
Они простились дружелюбно, только что не пожали друг другу руку.
5
Рыж младше меня на шесть лет, но иногда мне кажется, что мы с ним во всем равны. А бывает, я перед ним — будто малыш, а он мудр, как маленький старичок профессор. Он любит старину, особенно старую технику, и нередко предлагает мне:
— Давай
Мы сидим в его комнате. Вечер. Темный квадрат окна. Тихо. В углу стоит выключенный «Репетитор» — друг школьника, как называет свою домашнюю электронную парту Рыж. На столе и на полу разбросаны книги, альбомы, блоки разных машин. Рыж, видно, что-то чинил или конструировал. Мягко светятся стены, незаметно для глаз меняя причудливый узор.
Я люблю сидеть у Рыжа просто так. Но сейчас мы будем узнавать про автомобиль, и я, подняв трубку, вызываю Центр Информации, диктую просьбу. Сейчас в эту комнату ворвутся звук и движение.
— Смотри, какая неуклюжая! — В голосе Рыжа восхищение. Он останавливает изображение на телеэкране. — Вот мы ее посмотрим. Повернем боком, вот так.
Он дышит в экран, взмахивая удивленно ресницами, вскрикивая порой, а мне видится, как он бережно держит на раскрытой ладони то серебристую трубку ракеты, то неуклюжий, как динозавр, экскаватор, то мерцающий таинственно кристалл счетной машины. В нем столько нежности, доброты, что я говорю себе: таким должен быть человек среди техники, человек нашей техносферы, который шагу не может сделать, чтоб не наткнуться на твердый бок машины. И она для него не безразличный предмет, а живая мысль, облаченная в современные доспехи, может быть, даже произведение искусства.
— Рыж, да ты доктор техники!
Он сердится, говорит: «Да ну!» А через минуту, увидев людей прошлого века:
— Это Они делали для нас!.. Верно, Март? Лицо его печально: он их жалеет.
Он будет психологом машин, говорю я уже не вслух, а себе. В этих словах нет ничего таинственного, вернее — в них столько же таинственности, сколько в слове «инженер» или «программист». Достаточно взглянуть на Рыжа.
— Я вот читаю в разных книжках: «гений», — говорит он. — Скажи, Март, кто это — гений?
— Человек. Обыкновенный человек. По-моему, так. Он больше других любит свое дело. Посвящает ему все время. И успевает больше других.
— Я знаю: Мусоргский, Толстой, Винер, Лапе, — вспоминает Рыж. — Но так было раньше. А теперь каждый математик и музыкант, все учатся в трех институтах.
— Давай по порядку, — предлагаю я. — Ты слышал, как в прошлом веке наука чуть не задохнулась из-за обилия информации?
— Нет, — мотает головой Рыж.
И хотя я вижу по его глазам, что он хитрит, рассказываю. Как давным-давно ни один ученый не мог знать всего, что ежеминутно, ежечасно появляется в его области знаний. И тогда люди придумали счетно-электронные машины. Машины появились в школах, на заводах, в институтах. Их было очень много, и они считали в миллионы раз лучше ученых, но гораздо быстрее росла лавина новых вопросов, задач, проблем. Это было тяжелое для ученых время.
— А где был выход? — спрашивает Рыж. — Ты скажи про принцип. Как изменились машины? Как они справились с потоком информации?