Ноль-Ноль
Шрифт:
— Естественно.
— И что — все кинули?
— Россия… — Я стер с рожи летучую паутину. Чего тут, действительно, еще пояснять.
Навстречу протопотало, пыхтя, небольшое стадо молодняка обоих полов.
— Ну что-то же они там снимают все-таки… — Бандот закинул на плечо стеклянно клацнувший пакет.
— Ты видел, ЧТО они снимают?..
— Ну так и ты бы, — фыркнул Андрула, — не пальцы гнул, а накатал сценарий боевика про крутых фээсбэшников, которые террористов моторят, родину любят и Путина…
— У них такие
Впереди, на широкой прогалине стояли автобусы и колыхались народные массы: кто-то там бежал поодиночке и группами, кто-то прыгал и плюхался задницей в песок, кто-то болел, вопя и взвизгивая, отрывисто и резко свистели свистки. Все видимое пространство было прихотливо расчленено той же красно-белой лентой, натянутой между деревьями и воткнутыми в землю рейками. Бодро квакал по-латышски мегафонный голос. Орало из динамиков какое-то бритниспирс.
— В школе, — говорю, — всегда ненавидел все эти, б…дь, соревнования. Я их прогуливал все на хрен…
Мужик-тренер что-то яростно тявкал, тараща на нас глаза. Андрюха пихнул меня, я обернулся: сзади неслись. Я выпятил губу и отступать с дороги не стал — рефлексы панковской юности у меня с бодуна обостряются.
— Давай выбираться отсюда. Затопчут… — Бандот, бренча бутылками, нырнул под ленту.
Андрулу я не видел уже года полтора-два, а сегодня с утра (по моему личному времени — в полвторого то есть) встретил случайно в «Римях», куда после вчерашнего безобразия забрел за опохмелом. В итоге мы нагребли пива и пошли в малый имантский лес, подальше от ментовских глаз.
Было совсем тепло, тем более для октября, я снял флис. Параллельные сосны стояли в невесомом золотистом тумане, сквозь который наискосок поодиночке планировали мелкие листья. Мы взобрались на пригорок, где недавно поставили скамейки, и обнаружили, что все они, за исключением одной, уже выдраны с корнем и сброшены под откос. Вокруг оставшейся разлеглось пестрое мусорное кольцо, но она была свободна.
Мы взгромоздились поперек сиденья друг напротив друга. На деревяшке между нами выведено было черным маркером: «Я буду жить вечно (вообще)».
— Мне нравится это «вообще», — ухмыльнулся Бандот.
Я нетерпеливо взял у него пакет, по очереди извлек и распряг две бутылки брелком от ключей с полустертым логотипом «Опеля».
— Угу… — Андрюха принял пиво, приложился к горлышку. — Ну а работаешь-то где сейчас?
Я замялся. Лет восемь-девять назад, когда я познакомился с Бандотом, я бы не без удовольствия хмыкнул: «А нигде!» — и не преминул бы похвастать, что даже статус безработного мне оформили без права на пособие, более того, и статуса уже успели лишить за неявку в положенный срок на биржу… Но все означенные годы прошли, никто из нас больше не жрал «ФОВ», не отливал из окна пятого этажа, не просыпался в «обезьянниках», а Андрюха, приличный человек, вообще был давно женат и, как я слышал, даже завел вторую
Говорить «книжки пописываю» мне тоже не хотелось. С некоторых пор я убедился, что как ответ на вопрос о работеэто зачастую собеседниками просто не воспринимается; визави же попродвинутей тут, естественным образом, представляли себе пару-тройку местных писателей: более или менее милых, более или менее нелепых дядек-тетек, за скверные гонорары публикующих в российских издательско-штамповочных концернах унылые космооперы и юмористические фэнтези.
— Да вот, — неожиданно для самого себя выдал я, — в Новую Зеландию намыливаюсь.
— В смысле? Типа в тур?
— Типа насовсем.
— А почему в Новую Зеландию? — хмыкнул Бандот. Он решил, что я стебусь. Хотя сам я не был в этом уверен.
— Во-первых, у них там народу мало: они эмигрантов не просто принимают, они их к себе зовут. Во-вторых, дальше места от всей этой помойки на Земле просто нет…
— И чего ты будешь там делать?
— По барабану. Хоть на заправке работать… Птиц киви разводить…
— Это же какая-то ненастоящая птица…
— А какая?
— Ну это… млекопитающее или чего там…
— Да не. Это утконос — млекопитающее. А киви — птица. Только без крыльев. По-моему…
— И че, разве она яйца несет?
— Ну так не видел, что ли, в магазине? Такие волосатые, зеленые внутри…
— Молодые люди… — послышалось сзади.
Я обернулся. К нам вразвалку приближались две оплывшие тетки сорока с лишним, похожие на базарных продавщиц.
— …Разрешите задать вам вопрос… — как-то не по-доброму скалилась одна из них с объемистой сумкой.
Я догадался, что это сектантки, какие-нибудь свидетельницы (соучастницы) Иеговы. Их психология (всех таких и им подобных) всегда была для меня кромешной тайной, так что о причинах, побудивших теток увидеть потенциальных рекрутов в двух молодых, малоинтеллигентного вида обалдуях, глотающих корье на скамейке в лесу, я даже задумываться не стал.
— Не-не, — говорю. — Пивом не угостим.
Впрочем, так просто их было не пронять.
— Как вы думаете — вот ваше личное мнение — почему в мире столько зла?
…Через минуту Андрюха, очумело оглядываясь на удаляющихся свидетельниц, листал красочную глянцевую брошюрку и время от времени демонстрировал мне оттуда отдельные перлы наглядной агитации. Например, плакатного дизайна картинку со страшно агрессивным крестоносцем в шлеме, воздевшим непропорционально огромный меч, и подписью: «Опасен! Точно! И служу!» (я пригляделся: кажется, все-таки не «Опасен!», а «Спасен!» …что, впрочем, не сильно меняет дело). Другая страница напоминала трэшовые комиксы: изображение в двух красках, черной и багровой — обвисшего на кресте, каким-то особо изуверским образом обезображенного тела, испускающего бурные потоки кровяхи. Подпись: «И все это я сделал ДЛЯ ТЕБЯ!»