Номах. Искры большого пожара

Малышев Игорь

Все кончено.

Покрытые грязью, словно рожденные землей люди прекращают стрелять, неся пулеметы, будто детей на руках, собираются в группки, разговаривают, смеются.

Земля сохнет на их коже и отваливается, открывая голое тело. Они стоят посреди степи радостные, что-то возбужденно рассказывают друг другу, сетуют, что нельзя покурить.

Пустельга, успокоенная тишиной, снова кричит.

Разлитая по черной земле кровь горит и сияет на солнце.

Картошка

– Батька,

хлопцы танк в плен взяли, – расплывшись в широкой, как Днепр, улыбке, выпалил с порога высокий мосластый боец.

– Не бреши, – искоса глянул Номах и снова вернулся к карте.

– Вот те крест! – подался вперед боец все с той же широченной улыбкой.

Номах бросил карандаш, порывисто поднялся, оправил ремни портупеи.

– Пошли! И смотри, если брешешь! Света не взвидишь.

– Ой, батька, я с четырнадцатого года воюю. Уже всякий свет повидал. И тот, и этот.

Аршинов, Щусь, Каретников, остальные члены штаба тоже задвигали с грохотом стульями.

– Где он хоть, танк твой?

– От Салтовки версты две будет.

– Это не тот, что Щуся под Текменевкой, как зайца, гонял?

– Должно, он. Про других тут не слыхать было.

– Тогда откуда ж он под Салтовкой взялся? Там ведь и белых поблизости нет.

– Врать не буду, не знаю, – развел руками солдат. – Но мы с хлопцами так кумекаем, что заблудился он. От своих отстал и заблудился.

– Отстал… Он что, кутенок?

– Ну, не знаю. Может, в темноте не туда свернул. Может, сломался, а уж потом, когда свои ушли, починиться смог.

– Если б сломался, его подорвали бы и вся недолга.

– Что ты меня, батька, пытаешь? Я столько же, сколь и ты знаю.

– Так вы оттуда не вытащили никого, что ли? – Батька остановился, поглядел снизу вверх на бойца колючим взглядом.

– Нет, Нестор Иванович. – Улыбка сошла с мосластого загорелого лица. – Мы уж стучали, стучали, мол, выходите, не тронем. Не отвечают.

– Ладно, по коням. На месте разберемся. Щусь, Задов, со мной, остальные тут.

Номах взмахнул затекшими от долгой неподвижности руками, суставы звонко хрустнули.

– Как же вы его взяли-то, такого борова? – спросил батька, когда вдали показалась болотно-зеленая неуклюжая громадина.

– Так ему Шимка гусеню гранатой подорвал, он и встал.

– Годится. А скажи-ка мне, воин, почему он вас из пулеметов не посек?

– Так у него, похоже, патроны вышли. Он как нас заприметил, дал пару очередей, да с тем и замолчал. Должно, думал, что мы струсим, уйдем, да только не на тех нарвался. А тут как раз и Шимка с гранатой: получай гостинец. С тех пор, как встал, так и молчит, ни выстрела.

– Для себя, поди, берегут, – подмигнул довольный Номах.

– А то для кого ж. Наружу теперь особо не постреляешь. Мы им все щели, откуда стрелять можно, деревянными

пробками забили.

– Дело.

К танку подъехали, впрочем, с осторожностью. Неподвижная насупившаяся громадина не могла не внушать чувства опасности.

Номах сошел с тачанки, подошел к бойцам, стерегущим танк.

– Тихо там?

– Как в гробу, батька.

Номах обошел танк по кругу, остановился у двери, огляделся в поисках щелей, из которых можно было бы выстрелить, постучал рукояткой зажатого в кулаке револьвера.

– С вами говорит командующий анархо-коммунистической повстанческой армии Нестор Номах. Предлагаю выйти и сдаться. Жизнь и безопасность гарантирую лично.

Он наклонил ухо к броне, но не услышал ни звука.

– Повторяю предложение. Ваш выход в обмен на гарантии безопасности.

Снова тишина.

– Слышно меня? Эй, в танке!

Он заколотил сталью о сталь. Броня отозвалась низким гулом.

Номах повернулся к бойцам.

– Там точно кто-то есть? Утечь не могли?

– От нас-то? Если только духом бесплотным, – охотно заверил его маленький, словно карлик, Шимка. – Как я ему ходилку перебил, так мы и обложили его кругом. Некуда им было деваться.

– Или, может, там и не было никого, а, орел? – подковырнул бойца Номах.

– Как это, не было? А вел кто? Стрелял? Не, такого быть не может, – сначала растерянно, а потом все уверенней выдал тот.

– Ладно, ладно. – Батька успокаивающе поднял ладонь. – Щусь, он у тебя под Текменевкой сколько народа положил?

– Да душ пятьдесят на тот свет переправил.

Батька нехорошо улыбнулся.

– Так что ж? Моего слова вам мало? – крикнул он в дверь и, снова не дождавшись ответа, заявил: – Тогда я снимаю свои гарантии.

Он последний раз стукнул рукоятью револьвера по броне.

– Молитесь, золотопогонные.

Оправил ремни, тряхнул головой и сквозь сжатые зубы произнес:

– Дрова. Под днище, сверху, вдоль бортов. Засыпать его дровами и поджечь.

Три тачанки и еще бойцов десять пешими несколько раз отправлялись к видневшемуся вдалеке лесочку и натащили кучу сушняка размером с хороший стог.

– Пока хватит. Но до темноты еще сходить надо будет, – одобрил Номах. – И вот еще что. Труба или прут железный найдется у кого?

В одной из тачанок отыскался обрезок трубы полтора метра длинной, возимый неизвестно для чего и неизвестно с каких пор. Русский человек часто бывает бестолково и нерасчетливо запаслив.

– Дверцу им подоприте, – указал Номах на танк. – А то, чего доброго, еще выйти захотят.

Мосластый и Шимка подставили камень, установили на него конец трубы, другим концом подперли дверь. Забили ногами, чтобы труба плотнее встала враспор.

– Сделано, – крикнули весело.

– Обкладывай дровами.