Номинар

С. Винсель

Как-то я пытался вообразить Новый город без ИИ, и он предстал передо мной ахроматическим, лишённым любого цвета, кроме чёрного. Без светящихся информационных, но не особо информативных вывесок, без персонажей, сотканных ИИ-маркетологами для развлечения публики и привлечения её в различные места Нового города. Здесь и праздничные украшения никогда не были материальны. Единственное, что можно было по-настоящему ощутить и к чему прикоснуться, – это висячие сады, способные посоревноваться своей пышностью и разнообразием с древним и величественным чудом света, картинки которого нам с братом в детстве показывал

отец в бумажной книге.

Кто-то сказал, что мы построили новый Измалиир, и, может, в этом была доля правды. Здесь были собраны все виды рас и национальностей, сохранившихся после Последней войны. Оставшиеся в живых создали величественный город, который отражал собой само будущее. И в прошедшие десятилетия город продолжал расти, уничтожая при этом всё архаичное и строя на его месте нечто новое и грандиозное.

Я следовал за нитью Ариадны. Путь пролегал сквозь сады, накрытые кинетическим куполом, где регулировались самые важные показатели для роста и процветания флоры. Круглый по своей форме подвесной сад протягивал зелёные рукава сразу по шести туннелям, расходящимся от него. Один из таких рукавов напоминал тропические джунгли с нависающими над головой лианами. Стянутые в изумрудные жгуты лозы искрились влагой. Правда, крики животных – и сами они – были лишь плодом воображения чужого ИИ: распускать экосистему дальше купола было попросту неразумно.

Я спускался всё ниже к побережью, где причудливо переплетались два столь разных мира и располагалось заведение, в котором работала Мойра.

Внутри пространство напоминало нанотехнологичный ковбойский салун. Нанотехнологичный, потому что хозяин места не терпел технологий, устаревших хотя бы на одно поколение, а что касается салуна, то здесь мне чудилась уже скорее атмосфера. Едва переступив порог автоматических дверей, ты ощущал подозрительные взгляды исподлобья и атаки стороннего интегрированного интеллекта на персональный ID. Завсегдатаями здесь были по большей части тьюринги и по совместительству информационные наёмники, такие как Акки. И если Акки проблемы своих клиентов решал преимущественно в интегрированном мире, то я вживую.

Интегрированный мир – это пользователи, подключённые к интегрированному интеллекту и управляющие всеми сферами, подконтрольными ему. Иная вселенная, где коллективное сознательное позволяет существовать каждому в отдельности.

Как тьюринг – то есть посредник в интегрированном мире, способный изменять его структуру, – я был неплох. Но такой мозговой штурм всё же предпочитал оставлять другим, например, моему красноволосому другу Акки или несравненному в своём деле мастеру – Элиену.

Последний, наверное, самый опасный тьюринг в моём личном списке. В широких кругах он не особо известен, и это поразительно, потому что его Эго едва ли умещается в мире ИИ. Разговаривая с ним, я постоянно ощущаю себя придурком, который впервые устанавливает базовую версию эгиды.

Из раздумий о ещё одном друге из расы номинаров меня вырвал голос Мойры:

– Я здесь! – Она энергично помахала рукой из-за высокой стойки, отделанной пластинами с каменными прожилками.

Благодаря тому, что она работала здесь управляющей и барменом по совместительству, меня не особо донимали сетевыми атаками на персональный ИИ, да и сам Элиен изрядно постарался над моей эгидой.

– Кажется,

я тебя уже где-то видел. – Я перегнулся через прохладный искусственный камень, чтобы поцеловать вишнёвого цвета губы любимой.

– Надеюсь, ты задержался потому, что разгребал свалку мусора у нас дома? – Она приподняла глянцево-чёрную бровь и нацелила на меня серьёзный взгляд жемчужно-серых глаз.

Под таким взором я всегда чувствовал себя виноватым и был уже готов сознаться, что задержали меня дома две чашки кофе и новая книга, но тут подоспел Акки.

Сегодня в заведении, наверное, только мы с Мойрой были людьми без модификаций, но Мойра представлялась куда более привлекательным, скорее, сногсшибательно красивым человеком. Вороные, длинные шёлковые волосы, почти столь же тёмная кожа и светлые глаза, сверкающие серыми сапфирами. Я любил маленький, аккуратненький носик, чуть вздёрнутый к небу, овал лица в виде сердечка и губы, словно наконечник любовной стрелы. Я называл её ангелочком, но только про себя – она почему-то обижалась на это сравнение. При дневном свете вся её красота расцветала по-настоящему.

– Доброе, Мэло! – С другого конца стойки ко мне подскочил Акки.

Вот он выглядел истинным номинаром и не старался скрывать это: огненно-красные волосы, флюоресцирующие при любом свете, он всегда держал распущенными, а глаза-хамелеоны постоянно меняли свой окрас. Строгий характер отражали резкие черты лица.

Если посмотреть на моё окружение, то кроме Мойры в нём были сплошь одни номинары. Хоть они и составляли, может, один процент, а то и меньше от оставшегося населения города, мне везло на дружбу с ними.

– Добрый день, Мойра, – второпях бросил Акки и, схватив меня за предплечье, потащил на второй этаж.

Оказавшись наверху, он заговорил, не меняя холодного тона:

– Уверен, что её ID лжёт, и твоя девушка – номинар с психосенсорными способностями, – в который раз то ли в шутку, то ли всерьёз заявил мой друг, – слишком уж по-особенному она выглядит.

– Завидуешь её красоте?

– Всё может быть, – равнодушно произнёс Акки. – Так всё же, ты был там и видел произошедшее своими глазами?

В кругах наёмников слухи всегда разлетаются неимоверно быстро. Да и благодаря ИИ те же обыватели узнают новости с пугающей скоростью.

На втором этаже мы устроились в непроницаемой полусфере, занавешенной мерцающей кинетической ширмой, поглощающей звуковой шум извне, и с защитой от атак сторонних тьюрингов. Внутри кабинка была обставлена минималистично: два кресла в виде половинки кокона шелкопряда, пуфики для ног и стол. Я завалился в кокон, вытянул на один из мягких табуретов ноги и принял почти горизонтальное положение. Мой друг устроился в кресле напротив и склонил голову в задумчивости.

По устоявшемуся обычаю, Акки перешёл сразу к делу и был прямолинеен, точно монорельс скоростной гусеницы, – эта его черта сохранялась и в работе, и в повседневной жизни. Он и в быту не разбрасывался словами. Его откровенность, поначалу казавшаяся грубостью, с возрастом сточила свои острые углы. На самом же деле Акки никогда никого не хотел задеть, но в силу характера, сформировавшегося без семьи и на окраинах Старого города, в нём укоренилась привычка, как он сам повторяет, «не трепаться попусту» и «говорить как есть».