Нордвуд. Сумрачный город
Шрифт:
Аннетт следовало знать, что владельцы зеркальных знаков платят за жизни других. Но как только остров вместе с Нордом, основавшим город, будут уничтожены, они получат свободу. Каждый – свою. Осталось только вернуть с помощью нарушения магического баланса Николаса и Джин-Рут, найти чертовы ключи и открыть защитные двери.
Все подсказки даст бал Полнолуния.
А пока Ани нужно было напоить отца последним отваром и связаться во сне с Николасом.
Сказать ему, что их вернут.
Любой ценой.
Ведь Тодор дал клятву.
Очередную, почти невыполнимую клятву, ради которой был готов
Завтра все будет в порядке.
Завтра Тодор вновь встанет на ноги.
А сегодня – забытье.
Зыбкое, горькое, мрачное.
До самого утра, пока сумрачный город не пробудит его.
Глава 4
Мир призраков
Николас знал: это будут одни из тех дней, которые не так-то просто пережить. И если бы он был один… свобода Зазеркалья стала бы бесконечным омутом фантазий, событий и чувств, которые можно повторять, перематывая свое прошлое. Эмоции – тепло, которое удерживало сознание вдали от серого, безликого и пустого мира мертвых.
Призраки любят беседовать, но не отвечать на вопросы.
Ник понял это давно, с тех пор как бесполезно переходил черту реальности в поисках подсказок. Но, кроме туманных воспоминаний ушедших, ничего так и не получил. Ему все время показывали коренастое черное сплетение, напоминающее дерево. Оно переливалось, блестело под несуществующим солнцем и меркло, когда призраки пытались о нем говорить.
Размытые картины, ледяные прикосновения мертвых и одиночество.
Николас умел с этим справляться. У него был якорь, удерживавший его сознание от сумасшествия, – Аннетт.
Несмотря на их прошлое, она впускала его в свои сны, позволяла общаться, напитывала его теплом, чтобы через пару ночей Николас мог вернуться к ним, не потеряв себя.
Чем дольше пребывание среди призраков, тем меньше сил жить. Они высасывали энергию, пытались забрать эмоции и прорваться вместе с владельцем знака S в Нордвуд. И каждый раз упирались в гладкую поверхность.
Николас благодаря тренировкам Тодора умело пользовался защитой и ограничениями. И всегда сохранял трезвый рассудок, зная, что был нужен Ани. Как друг. Теперь только друг, знавший о ней немного больше остальных, ведь заходил дальше этой черты.
Не имело смысла отрицать – действительно жалел. Николас помнил, как исчез из ее жизни без объяснений. Спрятался, думая, что его отсутствие пойдет на пользу. И спустя время понял, что это было предательство. Когда отталкиваешь самого близкого человека, проявляешь недоверие и молча оставляешь его в один из самых трудных моментов, не надейся на то, что все будет как прежде. Связь обрывается. И безоговорочная поддержка, и душевное единение оказались под вопросом, и каждый раз ответ был тот же: «Мне незачем пробовать, я уже обожглась и, как ты, рассчитываю только на себя».
Ник смирился. После сотен попыток вернуть их отношения – смирился. Аннетт, как и ее приемный отец, не давали второй шанс тем, кто причинил им боль. Даже если верили, даже если чувства не остыли.
Находясь
– Слишком холодно… Здесь всегда чертовски холодно…
Голос Джин-Рут заставил Николаса отвлечься от мыслей и поднять взгляд. Озябший воробушек. Именно его напоминала Джин-Рут, кутаясь в серую шаль. Она все время мерзла. Несмотря на теплый свитер и зимние вельветовые штаны, черные ботинки с мехом и яркий огонь в камине. Она даже не притронулась к горячей кружке шоколада, стоявшей на крошечном антикварном столике у мягкого дивана.
Их дом являлся плодом воображения Николаса. Каждая деталь была кусочком его воспоминаний, той недоступной реальности за гладкой поверхностью зеркала. Джин-Рут попросила накрыть его. И теперь вместо коротких моментов, отражавших Нордвуд, на стене красовалось пестрое пятно. Печворк с изображением яблок на мятой темно-зеленой ткани. Совершенно несуразное одеяло, увиденное в одном из магазинов Лавки Зодчего. Сотканное из остатков одежды, оно раздражало и создавало атмосферу старья. Никому не нужного и забытого своими хозяевами.
– Тебе в голове холодно. Пей, напиток горячий. Всегда горячий. И такой же реальный, как ты.
– Он не согреет. Я вижу их, вижу, как они слоняются за окном и жаждут выпить то, что делает меня живой, – робко ответила Джин-Рут и хмуро посмотрела на плотно задвинутые шторы.
– Подавятся жалостью к себе, – едва слышно прошептал под нос Николас и уже громче продолжил: – Но я создал защиту. У нас есть гостиная, душевая, пара комнат и, черт возьми, еда и все, что ты попросишь.
Он злился. На создание места, где они могли бы прятаться и проживать до тех пор, пока Тодор не придумает, как их вытащить, ушла почти вся его магия. И этого все равно было мало для ее спокойствия. С каждым днем Джин-Рут все больше и больше боялась собственной тени. Хотя Николас, как никто другой, знал, что она находилась под защитой. Его защитой.
– Чудаковатое место, наполненное твоими воспоминаниями об Аннетт, – сказала Джин-Рут.
– Ани – важная часть моей жизни. И да, я отпустил, не смотри так. Я не дам ей той стабильности и открытости, которая есть у Алана. Не выйдет строить жизнь с тем, кто не впустил к себе в душу. Рано или поздно все рассыплется.
Николас с горечью произнес последние слова. Ведь именно доверие стало камнем преткновения между ним и Аннетт. Один раз она показала свою слабость, а он исчез, побоявшись открыть свою.
Их отношения начались с чувств. И когда пришло время проверить их на прочность, Николас оборвал все. Хотел пережить все один, не давая ей быть рядом. Теперь, находясь так далеко и в то же время близко – ведь посещать сны – значит быть в мыслях, – знал, что отношения – это поддержка. Чувства приглушатся, эмоциональные качели замедлятся, но если будет доверие, то будет и слово «мы».
– И все же она позволяет тебе приходить.
Джин-Рут искоса наблюдала на реакцией Николаса, ее явно забавляло то, как эти слова ворошили в нем старые ощущения. И с некоторым раздражением понимала: чем чаще пыталась надавить на это, тем увереннее в своем решении становился Ник.