Нормандия — Неман
Шрифт:
Я спрашиваю Соважа и Марши:
— Кажется, вы едва спасли свою шкуру?
— Помолчи, барон, — ворчит Соваж. — Я могу суверенностью сказать, что подобной атаки на бреющем полете мне никогда не приходилось совершать. Кстати, мы нашли время помочь приземлиться одному «фокке-вульфу», который шел на посадку, и еще одному самолету, кружившемуся над аэродромом. Но зенитная артиллерия разошлась не на шутку.
Внезапно он словно спохватывается, и его лицо застывает:
— Ты знаешь, что несколько минут назад сбили Пенверна?..
Я мчусь на командный пункт. Андре, возбужденный, с бледным лицом, изборожденным морщинами, заканчивает свой доклад:
— Все очень просто, мой командир. Вместе с Пенверном мы
Дорогой Пенверн! Мы отомстили за тебя уже через несколько дней. Матрас, Лорийон и я в районе Вилюйки сбили одного «фокке-вульфа». Однако наблюдая за тем, как падала объятая пламенем вражеская машина, я меньше других испытывал радость от этой победы. Ведь эта смерть не могла возвратить нам твою жизнь.
Спустя одиннадцать дней новое горе потрясло нас, но я был подавлен им больше, чем кто-либо. Участвуя в бою вместе с Соважем, Угловым и Шаллем, мой лучший друг Ирибарн слишком дал волю своей запальчивости и своему темпераменту. В 5 километрах от Бладио, к югу от Кенигсберга, его зажали два «фокке-вульфа». И пока Ирибарн брал на прицел одного из них, другой длинной очередью из пулемета разворотил брюхо его истребителя. Ирибарн был убит наповал в самый разгар боя. Смерть Ирибарна очень потрясла меня, и нет слов, чтобы выразить всю скорбь, которую я испытывал, находясь один в своем самолете. Я не мог не думать об этом падении в штопоре, которым мой брат по оружию закончил свою жизнь, честную и благородную.
В тот же день майор Дельфино пережил трудные минуты, которые невозможно забыть.
Днём он возглавил группу «яков» в составе Гидо, Мартэна, Версини, Перрэна и Монжа. К западу от Эйлау «яки» приблизились к месту ожесточенного боя между истребителями одного советского полка и «мессершмиттами».
В момент появления нашей группы в районе боя четыре «мессершмитта» отрываются от своих и атакуют Дельфино. Он предупреждает ведомых и начинает боевой разворот.
Буквально за две — три секунды ему удается пристроиться в хвост одному «мессеру». Он его подбивает, а Гидо приканчивает. Мартэн и Перрэн также сбивают своих противников. Монж исчезает с поля боя. Он возвращается к нам только через две недели.
Не имея возможности заниматься поисками Монжа, Дельфино бросается в атаку на последнего «мессера». Немецкий летчик, который залетел примерно на пятьдесят километров в глубь русской территории, даже и не думает спасаться бегством. Увидев «як», он с остервенением атакует его. Дельфино в свою очередь тоже хочет уничтожить врага. И два истребителя вступают в поединок, длившийся более четверти часа. Дельфино столкнулся с очень опытным летчиком и почувствовал, что ему не удастся сбить немца, маневрирующего с такой удивительной легкостью. Кипя от гнева, Дельфино вынужден прекратить бой, опасаясь, что ему не хватит бензина.
Рассказывая эту историю в столовой, он заявил:
— Я никогда еще не встречал летчика такого высокого класса…
Как выяснилось впоследствии, Дельфино довелось встретиться с одной из редких в то время машин — истребителем Мессершмитт-309 с эллиптическим крылом.
В этот же день, после всех пережитых волнений, мы вылетели на юг, где нам предстояло участвовать в последних сражениях за Кенигсберг. Мир уже совсем близок, война вот-вот должна закончиться.
В те дни немцы стали применять самолеты Фокке-Вульф-190, с удлиненной носовой частью фюзеляжа, и Мессершмитт-109 типа «G» и «К» — новые, более маневренные и лучше вооруженные скоростные истребители. Наступали дни самых жестоких боев.
Глава II
Мы находимся на бывшей немецкой авиационной базе. Дома, в стиле казарм, тщательно замаскированы. В них мы находим комфорт, которого никогда
Сразу же после прибытия Дельфино нас предупредил:
— Будьте внимательны. Русские сообщили, что вокруг все заминировано. Осторожность прежде всего. Сначала пройдут саперы. Я не хочу, чтобы среди вас оказался еще один Мансо.
Но, несмотря на предупреждение, мы сразу же отправляемся осматривать ангары, в которых собраны самолеты различных типов и разных возрастов. Очень много самолетов для туризма, но среди них неожиданно обнаруживаем Мессершмитты-108 в превосходном состоянии.
— Вот это нам весьма бы пригодилось, чтобы вернуться в Париж, — говорит мне Марши. — Представьте себе, что сейчас кто-то начиняется аперитивами у домашнего очага, а мы вместо аперитивов имеем право только на свинцовую закуску, которой нас щедро угощают немецкие зенитчики.
Конечно, было заманчиво возвратиться в Париж на крыльях и сразу окунуться в сумятицу воскресного дня, который парижане имеют дар превращать в незабываемый праздник. Но хватит об этом мечтать. Фронтовая жизнь продолжается. Тяжелые потери, успехи, верные и ложные слухи — здесь, как и повсюду, сегодня, как и вчера. Нам так хорошо знакома эта жизнь военных летчиков, одновременно однообразная и напряженная.
Под Витенбергом Ревершона основательно потрепала зенитная артиллерия. Его товарищи — Соваж, Марши, Углов — также получают свою порцию осколков. Несмотря на это, Марши и Ревершон решают любой ценой выполнить задание, но вдруг в кабину самолета Ревершона попадает 80-миллиметровый снаряд. Перебита правая нога, открытая рана на руке, десятки царапин на лбу и на затылке. Кровь течет ручьями. Ревершон понимает, что вот-вот потеряет сознание. Последним усилием ему удается убрать газ. Затем он делает разворот, круто снижается и на скорости 180 километров в час совершает вынужденную посадку. От удара его выбрасывает из кабины более чем на пятьдесят метров. Ему повезло — он падает буквально в нескольких шагах от палаток советского Красного Креста. Его немедленно кладут на операционный стол. Русские врачи считают его состояние безнадежным, но очень упорно и добросовестно ухаживают за ним, настойчиво борясь за его жизнь. Это поразительно, так как смерть для военных врачей — вещь, на которую никто не обращает внимания. Переливание крови за переливанием, операция за операцией. Этот случай — одно из чудес Инстербургского госпиталя, когда железное здоровье Ревершона и его непреклонное желание выжить помогли советской медицине добиться удивительного успеха. Сегодня Ревершон — с ампутированной ногой и с несгибающейся рукой — по-прежнему водит самолеты.
19 марта на рассвете со стороны Кенигсберга доносится ожесточенная канонада. На командном пункте майор Вдовин знакомит нас с обстановкой на фронте:
— Немцы прилагают отчаянные усилия, чтобы разорвать кольцо окружения вокруг Кенигсберга и соединиться с частями, находящимися к югу от города, выравняв таким образом линию фронта.
— Что и говорить, — замечаю я после слов майора, — немцы еще достаточно сильны. Они еще заставят нас хлебнуть горя.
На следующий день, словно в подтверждение моих слов, шесть наших «яков» были атакованы двенадцатью «мессерами», в том числе шестью Me-109/G. Их пилотировали исключительно опытные летчики. Маневры немцев отличались такой четкостью, словно они находились на учении. Мессершмитты-109/G благодаря особой системе обогащения горючей смеси спокойно входят в отвесное пике, которое летчики называют «смертельным». Вот они откалываются от остальных «мессеров», и мы не успеваем открыть огня, как они неожиданно атакуют нас сзади. Блетон вынужден выпрыгнуть с парашютом. Он не успевает коснуться земли, как его берут в плен.