Нортланд
Шрифт:
Он сделал шаг назад.
— Я убивал людей. Для тебя это было чем-то вроде афродизиака.
Я густо покраснела. Мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног. Даже мысли о войне, грядущей, грязной, кровавой войне вызывали у меня желание. Но человек — это не только то, что приносит ему удовольствие.
Это и то, что приносит горе.
— У тебя не было выбора. А сейчас он впервые есть. Ты — субъект, Рейнхард. У тебя есть голос. И любое твое высказывание станет перформативом. Ты сделаешь его реальностью,
— Хорошо, ты тоже знаешь, как меня завести.
И я ударила его по щеке. Как в первый раз, когда мы оказались в постели.
— Прошу тебя, Рейнхард. Ты не понимаешь, как это важно!
Он не понимал. Рейнхард засмеялся.
— Я делаю только самое необходимое. Я создан, чтобы поступать во благо этого государства. Мы столько раз говорили об этом.
— Больше не будем, — пообещала я. Он коснулся рукой моей щеки, неторопливо погладил. Я поднялась на цыпочки и поцеловала его в губы.
— Я знаю, что ты не хочешь этого, — сказал он. — Но я делаю это и для тебя тоже. И для нашего ребенка. Для Нортланда. Я был создан тобой, чтобы делать то, что нужно Нортланду. А Нортланд это и ты тоже. Я думаю о тебе, когда думаю о Нортланде.
— Политически верное решение.
— Почему ты плачешь?
Я утерла слезы.
— От любви, — сказала я. — Рейнхард, я так люблю тебя.
Я впервые говорила о любви, и это оказалось легко-легко. Правильно. Словно никаких других слов никогда и говорить не стоило. Я поцеловала его снова.
— Я люблю тебя, как никого и никогда больше не полюблю.
Он ответил мне, обнял, прижал к себе.
— Я тоже, — сказал он. — И я не имею в виду, что в этой же невозможной степени люблю самого себя. Спасибо тебе за все, Эрика.
Он говорил так, словно знал, что я сделаю. Но Рейнхард не знал, иначе он остановил бы меня.
Ивонн сказала, что с Хансом она разберется сама. Что это ее работа. Моя работа была здесь. Голова так кружилась. Ивонн выкрала несколько пузырьков с препаратом, но шанс у нас был всего один.
— Я люблю тебя, — повторила я. — Посмотри на меня, Рейнхард, любимый.
Я могла это сделать. Если я могла разорвать его разум, я могла и соединить его. Это было бы даже правильнее. Он посмотрел на меня, и я поймала его взгляд, как насекомое в банку. Он был мой. Я нырнула в его разум так быстро, что даже не почувствовала прилив горя. Мы попрощались. Он сказал мне самые последние слова. Почему все оказалось так удивительно просто? Я не ждала ответа, но он пришел. Рейнхард доверял мне. Я вспомнила, как однажды он говорил, что я никогда не причиню ему вреда по своей воле. Теперь он был беззащитен передо мной, как и всякий любящий мужчина перед женщиной, которой он так доверяет. Сама возможность обмануть его, предоставленная мне, роднила Рейнхарда с людьми.
Все внутри него было аккуратно и прибрано. Теперь это была комната, которую заполняли
Красивые, совершенно одинаковые кожаные переплеты, надписи, тесненные на корешках. На каждой полке — название темы и множество книг по ней.
Власть. Война. Государство. Исторический нарратив. Массы. Система. Удовольствие.
Тексты, тексты, тексты. Что можно дать людям, когда они отчаялись? Пусть едят тексты. Весь мир — скопление представлений, бесконечный, как покрытое звездами небо, контекст.
Я увидела и полку с надписью "Эрика". Я взяла оттуда первую попавшуюся книгу и открыла случайную страницу. Там была большая, выцветшая фотография, словно дело происходило давным-давно. Мы вместе сидели на полу, и я сосредоточенно выдавливала клубничный соус на три кружочка пломбира, чтобы они его заинтересовали. Я улыбалась. Наверное, я что-то ему рассказывала. Он катал свою дурацкую машинку, о которой теперь позабыл, наверное.
Я утерла слезы. Это был ненастоящий мир, и слезы были ненастоящие. Реальной была только любовь.
Я листала книгу, одну из многих, и видела десятки нас. Мы гуляли, я читала ему, ухаживала за ним, когда он болел. Я вправду была для него кем-то, кого было за что любить. Я посмотрела на себя его глазами, и я впервые понравилась себе.
Я была доброй, я была заботливой. Пусть только с ним одним, но я была человеком в этом нечеловеческом государстве. Под каждой из фотографий были надписи:
"Никто не свободен, пока все не свободны. Понимаешь, Рейнхард? Это какая-то известная цитата".
"Мне кажется, что между любовью и политикой может не быть разницы. Я думаю, что это принципиально возможно. К этому нужно стремиться".
"Не знаю насчет рецепта спасения, но у меня есть рецепт отличного шницеля. Хочешь приготовим?".
"Мне за тебя страшно. Никто не спросил тебя, чего ты хочешь. Никто не помог. Но я буду рядом, сколько смогу".
"Свободомыслящие всегда противопоставляют себя нормативной культуре. Вот как мы, когда игнорируем праздники и сидим дома."
Мои слезы падали на хорошо пропечатанные буквы, они, однако, не расплывались. Этот текст не уничтожил бы и смертный огонь.
Я закрыла книгу и нежно поцеловала ее. Ах, крошка Эрика Байер, и твоя любовь тоже имеет нарциссическую природу. Вы с ним похожи.
Я достала еще одну книгу с противоположной полки под названием "Власть". В ней не было никаких картинок. Цифры, в том числе и подсчеты тех, кто будет убит. Пункты плана.
"1. Вербализация культуры."
Пусть едят тексты, снова подумала я.
"2. Прощай, пространство."
Довольно загадочный пункт. Его мысли, неужели я проникла в них настолько глубоко, что они перестали быть мне понятными, как и всякий текст, разбросанный на его элементарные части.