Нортланд
Шрифт:
— О, — сказал Вальтер. — Я бы на твоем месте тоже пытался отстраниться от того факта, что ты теперь сиделка для умственно отсталого.
Он словно бы и не заметил, как обидел меня, а может и заметил, вместо лягушек он теперь бил по голове людей, и слова справлялись с этим не хуже палок. После разговора с ним я всю ночь думала, а не может ли быть то, что государство наше называет дегенеративным и унизительным преклонением перед физическим, моральным и умственным несовершенством продуктом нашего страха перед этими явлениями.
Я
— По-твоему здесь что проходной двор, и любой может ко мне заявиться?
— А что многие заявляются, сестрица? И хватит ворчать!
Я зашла в темный коридор, включила свет и неожиданно для себя оглушительно засмеялась. А потом остановилась и зашипела:
— Ты чокнулся? Сними мое ожерелье и смой с себя эту дрянь!
Вальтер стоял передо мной в добротном костюме, чуточку пьяный, по-своему очаровательный и накрашенный, словно шлюха. На шее у него было мое жемчужное ожерелье, так что первым моим импульсом было содрать его с Вальтера. Вальтер облизнул красные, распухшие от долгих и старательных попыток подчеркнуть контуры, губы. Макияж смотрелся на нем странным образом. Ему шло, он скрывал вопиющую болезненность Вальтера, и в то же время у этой хорошо исполненной сексуальности — пухлых губ, длинных ресниц, ярких, кабарешных румян, был неудержимо комический эффект.
— Ты издеваешься надо мной? — спросила я как можно спокойнее. — Ты пришел сюда без спросу, кстати каким образом, взял мою косметику и украшения, а теперь делаешь вид, словно все нормально!
Вальтер крепко обнял меня, так что это оказалось почти болезненно. Он блеснул белыми зубами, продемонстрировав широкую, радостную улыбку, а затем закрыл дверь.
— Я больше не могу молчать, Эрика, милая!
— А ты когда-то мог? — спросила я.
— Нет, ты не понимаешь!
Он коснулся пальцами аккуратного кружочка, созданного румянами, вид у него стал задумчивый.
— Я думал, кому сказать сначала! И решил, что лучше всего — тебе!
Я хотела было ответить что-то вроде "потому что мне абсолютно все равно, что с тобой происходит?", но не решилась. Вальтер взял у меня пакет с едой.
— Ужин! Как чудесно! Ты словно знала, что я тебя навещу.
— Нет, Вальтер, абсолютно точно не знала.
— Я не Вальтер, — сказал он. Убежденности, с которой он произнес это, можно было позавидовать. Иногда я тоже хотела бы оказаться не Эрикой, однако никогда у меня не хватало духа по-настоящему в себя поверить. Вернее, в не-себя. Вальтер же испугал меня, и я подумала, что его ждет Дом Милосердия, а затем и смерть, потому что недостаточно Вальтер хорош для солдата.
А
— Я — Нора.
Тогда мне ничего не осталось, кроме как снова засмеяться. Когда смех стал мучительным, я с трудом остановилась. Вальтер повел меня в комнату и принялся раскладывать на столе еду.
— Обычно я ем на кухне, — сказала я, а потом снова начала смеяться, отдышавшись.
— Я и не тешил себя иллюзиями, что ты меня поймешь. Эрика, милая, я устал от всего этого. Я чувствую себя женщиной!
Я с трудом изобразила и сохранила нейтральное выражение лица, не спеша закурила.
— Правда? — спросила я.
О Вальтере я почти ничего не знала. Он, кажется, работал в полиции, на хорошей должности. У него была жена, но детей у них пока не случилось. Вальтер жил правильной, вполне оправданной с точки зрения Нортланда жизнью.
— Правда, — сказал он. — Я ненавижу мужскую социализацию. Ты никогда не думала, что палач тоже травмирует свою душу, как и жертва.
— Что ты лепишь?
— Я просто хотел бы…хотела бы больше ни в чем таком не участвовать.
И тогда я поняла: мой кузен Вальтер сошел с ума.
— Как ты сюда попал, Вальтер?
— Нора. У меня есть пропуск. Более того, ваш комендант мне лично открыл.
Взгляд его был расфокусированным, казалось, что один зрачок больше другого, на его алых губах играла рассеянная улыбка. Сердце мне сжал страх. Ко мне пришел мой неадекватный кузен, чье положение позволяло ему проникать на территорию проекта "Зигфрид". Он свихнулся, он чокнулся, у него поехала крыша, и он заявился ко мне с этими своими сверхполномочиями.
Я не знала, чем мне это грозит, виновата ли я вообще, но мои гражданские инстинкты забили тревогу.
— Вальтер, — начала я как можно мягче.
— Нора, — повторил он. — Подумай только о своих привилегиях, Эрика. Ты можешь быть женщиной не боясь, что за это тебя упекут в Дом Милосердия.
— Прекрасная привилегия, Нора, — сказала я. — Намного лучше, чем возможность учиться, работать, выбирать себе партнера, не участвовать в репродуктивном труде…
— Да-да-да! И даже если мужчины говорят о том, что страдают в драках или войнах, это все ничего не значит, ведь все это было придумано и последовательно исполнено мужчинами всех социальных категорий.
Я даже рот открыла. Вальтер говорил так искренне, что я не понимала, в каком тоне ему отвечать. Я потянулась к жареной во фритюре картошке. Да, пожалуй, стоило поесть. Вальтера все равно не заткнуть.
— Я просто хочу стать добрее, Эрика, милая! Я бы хотела закончить все эти преступления, экономическое и сексуальное угнетение. Я больше не хочу в нем участвовать.
— А ты не можешь стать добрее, не надевая мое ожерелье?
— Прости. Я не удержалась. Еще я немного посмотрела твои фотографии!