Носферату

Зарубина Дарья

Анна сделала многозначительную паузу, давая мне возможность высказаться.

— Насяева? — предположил я.

— Муравьева, — торжественно объявила Анна, сияя улыбкой, — жена нашего межпланетного убийцы. И, кажется, настало время с ней побеседовать.

Я мысленно поаплодировал Павлу Александровичу — профессор умудрился подставить всю семью: повесить на мужа убийство, а жену использовать для шпионажа.

— Что думаешь делать?

— Увидишь, — Анна смахнула пылинку с белоснежных перчаток.

* * *

Почему-то

я совершенно не так представлял себе выставочный зал отдела по преступлениям в сфере искусства. Мне вообще все правоохранительные органы представлялись какими-то таинственными силами, которые должны были обитать в темных казематах и сырых застенках, где они пытают свидетелей каленым железом и испанским сапожком.

Но ни скрипа дыбы, ни душераздирающих воплей жертв, ни окровавленных пыточных инструментов — ничего, что могло бы порадовать мое журналистское воображение, — поблизости не оказалось.

Все было значительно хуже: из самого центра длинного светлого зала, лавируя в толпе поклонников искусства, ко мне приближалась моя мать — Саломея Ясоновна Шатова.

— Фе, — грозно зашипела она, продолжая улыбаться гостям, — мало того, что ты не починил мой фен и я выгляжу, как старый квач. Мало того, что ты ни слова не сказал мне про спасение гобеленов Суо. Ты еще и чуть не угробил моего одаренного мальчика! Я слышала, что из-за твоего дурацкого эксперимента Мэё в больнице?

Я кивнул, отыскивая глазами растворившуюся в толпе Анну.

— Хотя бы зачем он тебе понадобился, ты можешь ответить? Твоя Анна Моисеевна молчит, как пленный партизан. — Маму изводило мучительное любопытство.

Я развел руками, демонстрируя, что и на моих устах лежит печать молчания. Но Саломея Шатова никогда не отступала с поля боя.

— Фе, — ласково сказала она, — ты выглядишь изможденным, мой мальчик. Может быть, я могла бы помочь тебе?.. Подсказать… На некоторые вещи лучше всего посмотреть свежим взглядом.

Я отрицательно покачал головой. Но мама продолжала сверлить меня укоризненным взором, ожидая белого флага.

— О, а это что за убожество? — картинно всплескивая руками, воскликнул я, указывая на отвратительного вида многоглавую статую, все головы которой были явственно чем-то напуганы. Об этом говорили широко раскрытые глаза, квадратные рты и располагавшиеся высоко на лбу брови.

— Это аммерская скульптура бога Аратсо, — бросила мама. — Не могли ж мы выставку из четырех гобеленов делать. Нужно было что-то на подпевку-подтанцовку. Вот и собрали с общества любителей инопланетного искусства кто что может, — мама пожала плечами. — Не могу понять, зачем было так торопиться. Это же искусство, а не арест…

Она взглянула на меня и тут же осеклась:

— Не переводи разговор, Фе. Я ведь все равно узнаю…

Я не сомневался.

В дальнем конце зала появилась Анна. Она махнула нам рукой, и мама заторопилась в ее сторону, потому что именно она, Саломея Шатова, должна была открывать выставку.

Я еще раз оглядел

гобелены. Эксперимент удался — четыре творения великого Суо располагались в центре зала под стеклянными колпаками, и, как уверяла меня Анна, ни один знаток не усомнился бы в том, что это работы Мастера. Пришедшим на выставку Анна с горечью объявила, что оставшиеся три шедевра — к великой скорби всех поклонников риммианских гобеленов — были безвозвратно утрачены. Несколько журналистов попытались узнать, не дело ли это рук того же маньяка, что уничтожал гобелены Суо по всему миру. Анна Моисеевна вежливо, но твердо дала понять, что разговор об этом состоится не здесь и не сейчас.

Мама начала торжественную часть. От лица всей искусствоведческой братии благодарила следователя Берг за мужество, выказанное в борьбе за спасение гобеленов. Откуда-то из-за спины Анны появился Отто — и его тут же пригласили к микрофону. Пробиться к нему шансов не было, поэтому я не стал пытаться. Зачем тратить силы на что-то, обреченное на неудачу. Поклонники трепетно взирали на чудом уцелевшие шедевры, со значительным видом обмениваясь мнениями. Я рассеянно озирался, надеясь наконец увидеть в толпе Насяева, но вместо этого заметил, как из боковой двери меня поманил молодой человек в бархатном пиджачке работника галереи.

Я пошел за ним, надеясь, что не пропустил ничего интересного.

За массивным столом мореного дуба сидела Анна. И я сперва даже не узнал ее, настолько представшая передо мной решительная и строгая дама не походила на ту, что я сегодня утром так бессовестно разбудил. Напротив нее на неудобном высоком стуле нервно комкала в руках носовой платок немолодая худенькая женщина в очках.

— Ирина Алексеевна, это мой коллега, господин Шатов, — представила меня Анна. — Он будет присутствовать при нашем разговоре.

Ирина Муравьева затравленно кивнула.

— Значит, вы сопровождали гобелены из коллекции академика Штоффе на выставку?

Снова кивок.

— Вы проверили их подлинность?

— Анна Моисеевна, — встрепенулась Муравьева. — Их же невозможно подделать!

— Вы проверили? — грозно повторила Анна.

Ирина Алексеевна вновь нервно кивнула.

— В какой части автомобиля вы ехали?

— Как полагается по инструкции — в задней.

— Кто-то находился рядом с водителем?

Вопрос Анны вызвал бурю чувств на лице Муравьевой, но она только отрицательно покачала головой.

— Напомните имя водителя, будьте добры.

Ирина Алексеевна пожала плечами:

— Не помню. Это был кто-то из новеньких.

— Хорошо, я проверю по базе данных, — ласково проговорила Анна. — А кто сопровождал коллекцию Штоффе обратно, на квартиру Штоффе?

— Екатерина Альбертовна Штоер-Ковальска, — торопливо выпалила Муравьева. — Но ее сейчас нет в городе. Она улетела вчера в Ройн-на-Днее. Это Гриана. Четвертый материк. Там обнаружены уцелевшие статуи периода восьмой империи аргестов. Очень ценная находка.