Ностальджи

Булычев Кир

– Что вы имеете в виду? – спросил раздосадованный встречей Минц.

– Ностальджи, – лаконично ответил прорицатель.

– Что вы знаете о ностальджи?

– Только то, что подсказала мне интуиция и список заказов на номера в нашей городской гостинице.

– Конкретнее! – Этот псевдоволшебник вызывал у Минца, как у настоящего ученого, своего рода гадливость.

– Не морщитесь, Минц, – произнес Ходжа. – Нам все равно выгоднее сотрудничать, чем ссориться. Вы представляете, сколько неофитов я смогу привлечь в

ряды моей синтетической веры с помощью вашего вируса?

– Уйдите! Я все понял, – сказал Минц.

– До встречи! – Ходжа помахал толстой ручкой и, подпрыгивая, напевая какой-то игривый псалом, пошел прочь.

А из-за угла вышел Миша Стендаль.

– Я вас дожидался, Лев Христофорович, – произнес он. – Но после услышанного я не совсем понимаю.

– И не надо.

– Надо. Эксперимент начался из-за меня и для моего счастья.

– Эксперимент начинался как куриное яйцо, – заявил профессор Минц. – Я надеюсь, он вырастет в настоящего страуса.

– Страус – это моя Алина?

– Страус – это судьба нашего государства.

– Но ведь я писал моей девушке?

– Ты писал начинающему астроному, – поправил его Минц, – одному из ученых, которые покинули нас и трудятся на благо заморской державы. В то время как мне и в голову не приходит покинуть Гусляр ради гарвардских плюшек. Патриотизм должен быть действенным.

– Поэтому к вам этот интриган Ходжа приходил?

– Поэтому.

– Не скрывайте, скажите мне, что это значит?

– Ждем самолета.

– Какого?

– Рейса из США и далее сюда.

– Когда?

– Послезавтра.

– Больше ничего не скажете?

– Потерпите, Миша. И встречайте автобус из Вологды.

Попрощавшись с журналистом, Минц прошел к себе. Он был озабочен. Ведь произошла утечка информации. Так называемый прорицатель пронюхал о ностальджи. Как это могло произойти? Где предатель? А так как предателя быть не могло, следовало искать иррациональное объяснение иррациональному событию. С этими мыслями Минц улегся спать.

Основные события разыгрались через день.

Минц ожидал их и поэтому вышел встретить рейсовый автобус из Вологды.

Автобус был полон.

Публика, которая вылезла из него на площади Землепроходцев, оказалась весьма пестрой.

В первую очередь это были местные, что ездили в область по делам, затем появились торговки с полосатыми сумками, которые привезли из Вологды и из Турции промтовары, импорт. Наконец из автобуса выбрались настоящие иностранцы.

Первой вышла женщина ослепительной красоты с грудным ребенком на руках, а второго ребенка годиком постарше держал на руках толстый, добродушного вида негр.

Молодая красавица крутила завитой головкой в поисках кого-то и, выискав в группе встречающих пожилую женщину в платке, которую Стендаль предупредил о приезде дочки, закричала:

– Мамо, моя мамо! Слезинка моя! Погляди на своих внучат!

Пожилая

женщина в платке кинулась к красавице, красавица сначала отдала младенца негру, а сама потискала в объятиях женщину в платке, а потом отобрала ревущих детишек у негра и стала их совать матери, чтобы та любовалась внуками.

Миша Стендаль совершал робкие круги и пытался что-то крикнуть, но его никто не слушал.

Сам же профессор Минц обратил внимание на прочих пассажиров автобуса.

Одного из них он встречал в Гусляре лет десять назад, прежде чем математик Квадрант уехал в Штаты к своему брату. Затем, как кто-то рассказывал Минцу, математик сделал там неплохую карьеру и даже основал фирму по производству бильярдных шаров повышенной округлости.

Выйдя из автобуса, математик опустился на колени прямо посреди площади и принялся целовать асфальт, повторяя:

– О святая гуслярская земля! О прими обратно своего блудного сына.

Два могучих ливрейных лакея вывели из автобуса под руки престарелую графиню фон Мейндорф, ту самую, которой до революции принадлежал дворец, а ныне Дом культуры речников, приватизированный кутюрье Плюшкинайтисом под стрип-салон.

– Оу, – с тяжелым английским акцентом произнесла старушка. – Пахнет сеном и тетеревайма.

Сеном в центре Гусляра не пахло уже полвека, но кто станет спорить с наследницей миллионов ее последнего мужа Ци Байваня, босса гонконгской триады?

Семейство Мазайбергеновых, которые некогда владели большим коммунальным хозяйством в пригороде Гусляра, а ныне стали украшением Брайтон-бич как этнографический ансамбль чукотской песни, спустились на родную землю шумно и весело, играя на бубнах и гитарах.

– Где наш олешка, где наш маральчик? – кричал Ахмет, наследник аттракциона.

Прочих возвращенцев в Гусляр Минц разглядеть не успел ввиду общего шума и суматохи, а также конфликта, имевшего место между Мишей Стендалем и семейством Алины.

Мише, полагавшему, что именно он – причина приезда «новых американцев в Гусляр, надоело ждать, пока Алина наговорится с мамашей и нацелуется с подбежавшими на шум подружками.

– Алина! – воскликнул он. – Ты помнишь наши клятвы?

– Ах, – сказала Алина, – стоило ли помнить юношеские увлечения? У меня их столько было после тебя, Маратик!

Это было выше сил!

– Не Маратик я, а Михаил, и стыдно мне перед девочкой какой-то унижаться.

– Я – девочка? – удивилась Алина. – Мама, скажи, я девочка?

– Для меня ты всегда девочка, – ответила пожилая женщина в платке. – Мишенька прав. Он так ждал тебя, так ждал, телескоп купил!

– Чего купил? – удивилась красавица.

– Телескоп, чтобы на звезды посматривать в твою честь.

– Не понимаю.

– Но ведь ты астроном! – возопил Миша.

– Я? Астроном? Ну ты даешь! С моей фигурой пропадать в астрономах?