Ноттингем

Винчестер Лина

Они с папой могут говорить об этой машине часами, даже не заметив, что все вокруг заскучали. Мне до безумия нравится, что они так близки. Когда нам было по двенадцать, родители Сойера и Зоуи развелись. Мой папа знал, что Сойер увлекается машинами, поэтому предложил ему прийти в мастерскую, чтобы помочь и немного отвлечься от семейных проблем. Мне казалось, это будет временное увлечение, но нет, Сойер загорелся починкой машин ровно столько же, сколько и музыкой, если не больше.

Хоть он и помирился со своим папой, а в прошлом году даже ездил вместе с Зоуи на День благодарения

в Трентон, чтобы познакомиться с мачехой, Сойер говорит, что у него теперь два отца.

– Она выглядит намного лучше. Уже решил, какого она будет цвета?

– Черный, – отвечает друг, и я фыркаю.

– Что не так?

– Черный – это так скучно.

– А какой бы выбрала ты?

– Мой любимый.

– Я ни за что не покрашу машину в зеленый.

– Это не мой любимый цвет.

Цокнув языком, Сойер поднимает голову и демонстративно закатывает глаза.

– Я ни за что не покрашу машину в лаймовый цвет, Райлс. – Он делает акцент на слове «лаймовый», потому что абсолютно уверен, что все оттенки зеленого имеют только одно название. Не понимаю, как можно не видеть разницы? Ведь цвет лайма такой яркий, сочный, почти неоновый.

– Лаймовый «Додж», – произношу я с восхищением, которое Сойер совсем не спешит разделить со мной. – На самом деле я пришла не просто так.

– Знаю, – отвечает он, возвращаясь к работе. – Прибежала запыхавшаяся, ненакрашенная и пялишься на мой зад меньше обычного, на тебя это непохоже. В чем дело?

Сойер даже не подозревает, что часть шутки про задницу – чистая правда.

– Ты должен забрать это, – прошу я, похлопывая по висящему на плече шоперу.

Отложив гаечный ключ, Сойер выпрямляется и, достав тряпку из заднего кармана, вытирает руки. Он подходит, и мне приходится поднять голову, чтобы видеть его лицо. Я пытаюсь не задерживать взгляд на рельефных мышцах, проглядывающих сквозь прилипшую к животу футболку; стараюсь не смотреть на выглядывающую из-под воротника яремную ямку, поблескивающую от пота. Но выходит плохо.

Сойер вскидывает бровь:

– Так что у тебя там, Райлс?

– Кое-что, что я ни за что на свете не хочу отдавать, но нельзя, чтобы оно хранилось дома, потому что соблазн съесть слишком велик.

Он протягивает руку, но я не спешу расставаться с шоколадками. Стоит заявить официально: это самое болезненное расставание в моей жизни.

– Гномик? – В серых глазах отражается желание рассмеяться. – Черт возьми, да что там у тебя?

– То, что вредно и больше мне не нужно.

– Член Каллума?

Я срываю шоппер с плеча и хорошенько шлепаю им по его животу, но Сойер даже не морщится, а только смеется.

– Все, срочно забери это.

Он заглядывает внутрь сумки, и улыбка постепенно исчезает, а между бровей проступает хмурая складка. Я знаю, о чем он думает, поэтому тут же предупреждающе вскидываю ладони.

– Это просто способ не сорваться и не съесть все за ночь.

Положив сумку с шоколадками на крышу «Доджа», Сойер берет меня за руку и ведет к столу, заваленному кучей мелких запчастей. Надавив ладонями на мои плечи, мягко, но требовательно, он заставляет меня

сесть на скрипучий стул, а затем опускается на корточки и сцепляет пальцы в замок.

На его ладонях темные разводы, а под ногтями собралась грязь от работы с машиной, но, несмотря на это, я, как и всегда, прихожу в восторг от красоты рук Сойера. Загорелые, сильные, с немного проступающими венами, и я совсем не буду против, если прямо сейчас он вдруг захочет коснуться моего лица или волос.

– Ты потерял лаймовую резинку, – говорю я, указывая на его запястье.

– Снимаю во время работы, чтобы не испачкать, – приподнявшись, Сойер достает из переднего кармана джинсов силиконовую резинку-пружинку для волос и тут же надевает на запястье.

Прошлым летом папа сделал маме подарок на годовщину свадьбы и снял домик на юге Тахо, недалеко от пляжа Риган. Мама была в восторге, а вот я не разделяла ее радость, потому что это означало, что мы с Сойером не увидимся две недели – для меня этот срок казался вечностью. Сойер сказал, что будет скучать, и стянул с моих волос резинку, пояснив, что она будет напоминать ему обо мне и не давать совершать глупости. Хотя самую главную глупость он тогда уже совершил – начал часто общаться со Стефани, которая липла к нему, как пыль на черную синтетику.

Когда я вернулась из поездки, Сойер разбил мне сердце, сказав, что серьезно влип в Стефани. Так что резинка не помогла, по крайней мере, мне.

В любом случае Сойер не вернул резинку. И, несмотря на то что прозрачный силикон уже заметно помутнел, он продолжает носить ее на руке как символ нашей дружбы.

– В чем дело, Райли?

– Говорю же, просто пытаюсь обезопасить себя от того, чтобы не съесть все за раз.

– Мне уже знакомы эти тревожные звоночки. Считай меня предателем, но я скажу твоим родителям, что, кажется, ты снова планируешь морить себя голодом до тех пор, пока не свалишься без сознания.

– Такое было всего один раз. Пожалуйста, не нужно делать из этого трагедию. – Ладони потеют, и я вытираю их о мягкую ткань спортивных штанов. – У меня просто выдался тяжелый день, а от стресса я всегда начинаю есть в два раза больше, особенно сладкое. Мне нельзя сейчас поправляться.

– Это выпускной класс, Райлс, весь год будет сплошным стрессом, как и следующий.

– Знаю. Я не забываю есть вообще, просто отказываюсь от сладкого. Будь я диабетиком, ты бы меня поддержал.

– Но ты не диабетик. Ты не знаешь меры, и я сейчас не про твою любовь к сладкому.

Сойер прав. Я не умею вовремя останавливаться. Если начинаю есть шоколад, то могу за раз съесть половину запаса. Если сажусь на диету, то на самую строгую, от которой появляется слабость в теле и болит желудок.

В прошлом году я грезила блистательным резюме для университета, поэтому сделала упор на учебу, дополнительные занятия и тренировки. Я чувствовала себя прекрасно, даже несмотря на то, что спала пару часов в сутки. Была так увлечена гонкой с самой собой за звание лучшей версии себя, что забывала поесть. Казалось, все идет хорошо, хотя близкие в один голос твердили, что я выгляжу как зомби.