Новая фантастика 2021. Антология № 5

Сборник

Мальчик легонько пальцем повернул квадратик на брелоке, выглядевшем коричневым в закатном свете. Вечерние облака над его головой стали вытягиваться узкими розовыми булками. Капустное поле медленно стало опускаться вниз, делая дорогу удобнее. За спиной, не производя никаких звуков, поднимался косогор. Мир был удобен и хорош.

Ледяная кровь. Августа Белая

1

– Посмотри, –

сказал Николас. – Это здесь?

Тонтту согласно зашуршал тряпками. Он был котихальтиа – обычным домовым, но по роковой случайности потерял свой дом. Николас подобрал его на грязной дороге – бедняга умирал от голода и побоев, которые наносили ему другие домовые.

– Отлично! – похвалил Николас делано бодрым тоном.

Но домовой ничего отличного тут не видел. Из сундука, который служил ему теперь вместо дома, высунулся мохнатый треугольный нос. Нос с опаской понюхал воздух и тут же убрался обратно.

Николас повел плечами, стряхивая вязкий утренний холод.

Палисадник за старой покосившейся оградой казался заброшенным, дом – и вовсе нежилым. К забору, точно отара перепуганных овец, жались чахлые кусты сирени. Со стороны улицы ограду подпирала вековая липа. Ее кора потрескалась, словно высушенная жарким солнцем глина.

Николас открыл калитку, шагнул на едва заметную в траве дорожку. Споткнулся. Корни выступали из-под земли, точно обглоданные волками кости.

– Бу-буб! – предупредил из сундука котихальтиа.

Это означало: «Здесь опасно! Вали-ка ты отсюда!»

– Сам знаю, – ответил Николас.

Он кинул быстрый взгляд на небо. Солнце мстительно щурилось сквозь тучи. Белый, горящий злобой глаз.

Николас поежился. Чем ближе он подходил к дому, тем явственнее становился холод. Если там, у калитки, было просто зябко, то здесь, на крыльце, мороз буквально пробирал до костей.

Стуча зубами, Николас поднялся по скрипучим ступенькам.

– Буб! – сказал котихальтиа.

Он забился в дальний угол сундука и сидел, набычившись, готовый в любой миг пуститься наутек.

Николас взялся за небольшое чугунное кольцо. Оно было таким ледяным, что в первый миг ему показалось, будто он наоборот обжег руку.

Хотя, конечно же, это самообман. Дело не в кольце. И не в доме. И утро самое обычное – летнее, теплое. Просто здесь, за этими стенами, столько магии, что даже в саду у него буквально стынет в жилах кровь.

Ведь на магию у него всегда одна и та же реакция.

– Буб! – предостерег котихальтиа.

Это означало: «Ты тут сдохнешь!»

Николас решительно скрипнул зубами.

– Мы знаем, на что идем, – ответил он домовому и громко постучался.

2

…Она

всегда казалась ему загадкой. Как книга на древнем, уже давно забытом языке. Как лабиринт, в который достаточно войти, – и потом будешь плутать бесконечно.

– Сначала вы набираете цвет для стен? – спросил он её в тот день. – И только потом – для неба?

Мэй ответила не сразу. Она стояла, склонив голову набок, критически оглядывая свою картину. Потом поджала губы, вытерла о тряпку мастихин. Мэй Биррар была художницей, но принципиально не пользовалась кистями.

Николас терпеливо ждал. Вот она обернулась и посмотрела на него. Ее глаза напоминали два омута – зеленых, загадочных и бездонных. Она обладала особенной, резкой, запоминающейся красотой. Высокий лоб, правильные черты лица, красивая фигура. Но красота эта скорее отталкивала, чем привлекала.

А еще Мэй была единственной, рядом с кем он мерз настолько сильно.

– Я не люблю подолгу зацикливаться на одном и том же, – ответила она. – К тому же, небо – основной мотив моей картины. Если писать сначала его и только потом – все остальное, получится однообразно.

– Хм, – ответил Николас, чтобы хоть что-то сказать.

Он закутался в плащ, превозмогая нудную, зябкую дрожь. Тесная камера, крошечное, под потолок, окошко. Оно было забрано тройной решеткой, но это не мешало Мэй вглядываться в клубящиеся, лиловые снизу облака. Иногда среди них появлялась зеленая ветка клена – и вновь исчезала, раскачиваясь на ветру.

– Сначала воздушность неба, – объясняла Мэй. – Потом суровость стен. Следом – трепет листьев. Так лучше ощущаются контрасты. Фух! Устала.

Она тяжело опустила руки, скованные ржавой цепью. Массивные железные браслеты обхватывали тонкие, беззащитные запястья.

– Снять? – спросил Николас.

Он готов был пойти на уступки. Мэй обладала настырным нравом – такие люди, если решат молчать, то до конца. Но она не должна молчать, а он – бездействовать. Она должна рассказать ему, что она делала в том злосчастном детском доме. Для чего уговорила детей ей позировать. И главное: что случилось с ними потом, когда она забрала их портреты и ушла?

Да, Мэй конечно же скажет: «Делала наброски». Но она должна объяснить ему, почему из пятнадцати детей в живых осталось только семеро. Да и те продолжали умирать от какой-то загадочной болезни.

«Будь осторожен, – напутствовал его перед допросом судья священного трибунала Бернар. – Мы не знаем, как она их убивает. Сможешь ее разговорить – разговори. Если нет, у меня есть другие средства».

Мэй – художница-самоучка – печально улыбнулась.

– Нет, – ответила она. – Пожалуй, не стоит.