Новая игра
Шрифт:
— О, благородный Дядюшка! — Азиат рухнул на колени, боднул пол и ловко переправил в карман подаренные баксы. — О, великий Мастер! Моя благодарность будет велика, как горы, и протяжённа, как море! О великодушный Дядюшка!..
Всхлипнув, он вскочил, вытер рукавом слёзы и задом, задом, задом покинул гостиничный номер. Его действительно переполняла благодарность, смешанная с шальной радостью и облегчением. Хотелось напоследок сделать что-то хорошее, отплатить добром за добро. Например, помочь Дядюшке справиться с Козодоевым. Ещё в душе Азиата копошилась тревога, подгоняла, словно плетью, торопила домой. Где, в каком шкафу валяется его чукотский костюм? Лучше уж быть живым в вонючих мехах, чем чистым и опрятным… в дубовом макинтоше. Он понимал, как ему повезло, что сегодня старый костолом пребывал
Так думал на ходу Азиат, уже мысленно покинув Пещёрку. Мастер мерил его взглядом из окна и вспоминал звонок козырной Десятки. Кот, пёс, повязка на глазу Тхе — суть пустяки, производное от проблемы, а вот то, что поблизости объявился Джокер, — это да. Десятка дама серьёзная, с репутацией, болтать языком попусту уж точно не будет. А это значит, теперь начнётся — блеф, комбинации, козни, маскарад, изощрённые хитрости, подлость, обман… Эх, Игра, Игра, и кто только выдумал твои правила, предназначенные исключительно для простаков и слабаков. Да, не у всех Разбуженных хватит личной силы, чтобы задуматься, взять паузу, остаться в стороне. Не слушать этот голос, ломающий волю, — а ну-ка, сделай то, сделай это… Во имя улучшения и спасения этого мира, во славу целесообразности, мол, Корректор ты или кто?
И поди пойми, откуда этот голос. От Бога, от чёрта, от Хозяина Игры? А впрочем, что толку разбираться — иди и выполняй. Выполняй в точности, ты ведь Корректор…
«Слава Богу, давно уже нет», — оборвал пульсацию мыслей Мастер, тяжело вздохнул и приблизился к алтарю:
— О Боги моих отцов! О могучий Гуанди! Первый из равных… [182]
Ему хотелось хотя бы ненадолго покинуть объятия материального, очистить свой разум и воспарить в Пустоту. Слиться с Великим Непознанным Бесконечным, где, соединяясь, становятся неразличимыми противоположности…
182
Гуанди— бог войны, богатства, а также покровитель чиновников. Изображается в виде гиганта в зелёном одеянии, с длинной бородой и красным лицом, нередко рядом с боевым конём и в полном боевом облачении.
Прямо под окнами мерзко, будто резали кого-то, завизжали тормоза. Затем резко клацнули двери, и даже сквозь стеклопакеты ударил по ушам блатняк, донёсшийся из чрева автомобиля:
Ах, скоки, скоки, скоки, За них дают нам сроки, За скоки нас сажают И в лагерь отправляют. Вот Жору подловили, И Саньку прихватили, На скоке вместе были И в кичу угодили…Тут же, перекрывая всхлипы музыки, послышались прокуренные голоса, раздайся громогласный смех, и Мастер в который раз с отвращением убедился, что европейцы так и не выбрались из пещер. Снова клацнули, будто выстрелили, замки, рявкнула автомобильная сигнализация, и здание гостиницы вздрогнуло — это распахнулась от пинка входная дверь.
Мастер вновь склонился перед ликом Гуанди.
— О Боги моих отцов! О Священная Пустота! Именем…
Как бы не так. В коридоре забухали шаги, и пещерные люди принялись насиловать замок двери соседнего номера. Судя по всему — с помощью каменного топора. Ещё через минуту за стеной включили телевизор.
Я будто вместо, вместо, Вместо неё Твоя невеста, честно, Честная ё Я буду вместо, вместо, Вместо неё Твоя…Конфуций говорил, что воюющий с соседями без повода — трижды глупец. И дважды глупец тот, кто воюет с соседями из-за всяких пустяков.
— Эй, кто-нибудь, заткните эту музыку. Только вежливо и спокойно. Поняли?
— Да, господин, — один их охранников кивнул, вскочил и скрылся за дверью, а Мастер со вздохом вернулся к алтарю.
— О Боги моих отцов! О Паньгу [183] животворящий! О…
183
В китайской мифологии первопредок, порождение животворных сил инь и ян. После смерти этого Бога его дыхание стало ветром, голос — громом и молнией, плоть — деревьями и почвой, кости — камнями и металлами. Вши, блохи и другие паразиты, жившие на его теле, превратились в людей.
За стеной не по-людски рявкнули, что-то крикнули на повышенных тонах и, как видно, переключили канал, потому что музыка сделалась ещё громче.
Если не сумеешь, я помогу Лишь одну преграду взять не могу Но из-за неё мы ходим по кругу, Убей мою подругу. Убей мою подругу. Убей мою подругу. Убей мою подругу…В дверь комнаты Мастера постучали. Это вернулся боец, лицо его горело от праведного гнева.
— Извините, господин, но они не выключают. Вы велели, чтобы вежливо и спокойно, но они не понимают слов.
Сюда бы Конфуция — небось обогатил бы мир новыми бессмертными изречениями.
— Значит, говоришь, не понимают?
Куда-то исчез адепт, посвящённый, патриарх и даос, остался лишь пекинский боксёр-ихэтуань [184] по прозвищу Кровавый Тигр. А тот, помнится, белокожих и круглоглазых гуайло не очень-то любил… Мастер вихрем вылетел в коридор и без стука распахнул соседнюю дверь.
Там уже успели накурить так, что можно было вешать топор. За столом сидели двое — оба крупные, в наколках, при золотых цепях и перстнях. Включив музыку, они подкреплялись с дороги. Снять стресс помогали напитки: «Аист», «Джонни Уокер», «Зубровка» и «Абсолют». Между бутылками виднелось съестное: нарезка, жестянки, кульки, корытца с салатами, черемша, курица-гриль. Чувствовалось, эти двое были гуайло непростые. Что сразу и подтвердилось.
184
Речь идёт о китайском «боксёрском» восстании в конце XIX века. Ихэтуани (священные воины) — действующие члены отрядов сопротивления, которых объединяла неприязнь к иностранцам. Среди них было много практикующих кунг-фу.
— Знаешь, кто это? — спокойно спросил один из них и надкушенной охотничьей колбаской указал на другого. — Это Павел Андреевич Лютый, народный депутат. Он чихнёт — и тебя сдует. Тебя и всю твою косоглазую братию. Так что…
— Погоди-ка, Сеня… — перебил народный депутат и отставил коробочку с оливье. — Я сам скажу.
И сказал.
— Сунешься сюда ещё, я вас, желтомордых…
Он не договорил — резко сработали бёдра, распрямилась опорная нога, а другая, ударная, приласкала Пашу Лютого краем стопы в лицо. Самым срезом каблука куда-то в область верхней губы. Сто двадцать три килограмма гонора, плоти и власти безвольным мешком опрокинулись через спинку мягкого кресла и остались лежать.
— Ты, сука, это что? — начал было подниматься Сеня, но ничего не успел.
Мастер, даже не ставя ногу на пол, приголубил и его — твёрдым, как боевой таран, основанием стопы в нижнюю челюсть. Милосердное настроение ещё не вполне покинуло его, и он не стал разносить эту челюсть, просто свернул. Впрочем, Сене хватило, и в номере остались только двое: Мастер — да Филипп Киркоров на многоцветном экране. Третий раз взметнулась нога, вилка раскрошилась в розетке, и в номере настала благословенная тишина.