Новая инквизиция
Шрифт:
– Я? Юзик, по-моему, раньше ты всегда отлично знал, что положено делать в таких случаях…
– Раньше было раньше. А сейчас… Паломники идут к тебе потоком. Ходят слухи об исцелённых от СПИДа и рака… Ты можешь что-нибудь сделать?
– Вылечить – едва ли. Конечно, вера порой исцеляет и рак, но здесь не тот случай. Генные изменения необратимы. Единственное, что можно попытаться сделать, – законсервировать метафазу на долгие годы. На десятилетия… Надеюсь – можно. Живут же по двадцать лет ВИЧ-инфицированные… Живут, но не излечиваются. От тенятничества
Юзеф и сам знал, что таблеток и инъекций от этой болезни не существует. Методы лечения чисто хирургические. Лоботомия, обрекающая на полурастительное существование. Семаго-младший вот уже несколько лет работает с пойманными тенятниками, комбинируя химио – и гипнотерапию с электрическими импульсами, воздействующими на мозг… Безрезультатно. Лучшим лекарством остаётся эвтаназия. Хотя профессор и уверяет, что близок к успеху. Вот только…
Алексей Иванович словно услышал его мысли:
– Ты помнишь, как в своё время рекламировали порошки на основе героина? Панацея от всего: от бессонницы, от болезненных месячных, от мигреней… А самое главное – быстрое и полное исцеление от морфинизма… Я боюсь одного – что любое лекарство от тенятничества в который раз окажется страшней самой болезни…
– Ты именно поэтому ушёл из Капитула? Вообще из Инквизиции?
– Дело в том, Юзик, что я однажды понял – мы все оказались вне Добра и Зла. Стали не чёрные и не белые, а просто серые… Как солдаты Понтия Пилата. И можем распять Спасителя, если он вернётся и начнёт творить чудеса. Распять, не ведая, что творим…
Юзеф молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол. Свернул не пригодившиеся диаграммы и графики – но не успел сунуть в бумагорезку. Потому что пронзительно заверещал сигнал тревоги.
Дела минувших дней – XIV
17 июля 1918 года. Крест Пилата
Человек молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол – в основном старинные, рукописные. Словно надеялся найти что-то, что изменит все и избавит от кошмарного выбора.
Юровский тоже молчал. Ему было не легче. Спирт не помогал. Кокаин не помогал. Юровский не спал третью ночь. Хотелось крикнуть, хотелось завопить: почему, почему я?! Но солдаты Инквизиции не задают таких вопросов.
– Неужели всё из-за одного маленького мальчика? – в который раз спросил человек.
Юровский молча кивнул – в который раз. Да, все началось с казни четырехлетнего мальчика, повешенного триста с небольшим лет назад на воротах Боровицкой башни. Одни называли его Иоанном Димитриевичем, наследником престола. Другие – казнившие – просто Воренком, без имени и отчества. Отродьем Маринки и Тушинского вора. Но казнь и слова московской юродивой Настеньки, проклявшей царствие, начатое с убийства дитя, – легли на обильно политую кровью почву. Десять лет резни и Смуты даром не прошли. Убитый малыш Ваня оказался последней каплей…
Оставался шанс. Снять проклятие. Заплатить кровавый долг с огромными процентами. Здесь и сейчас.
– Я… сам… готов… – человек говорил
– Пётр попытался обойтись одной жертвой, – устало сказал Юровский. – После провала на Пруте, не видя способов закончить войну, выпившую всю кровь из России – он искал выход несколько лет. И в конце концов принял совет Феофана Прокоповича – пожертвовал сыном. Тоже Алексеем… Какое-то время казалось, что помогло… Прошло сто лет – и новый круг. Бонапарт, сожжённая Москва…
Тогда думали – куда уж хуже… Но август четырнадцатого доказал – бывает хуже. Четыре года все хуже и хуже… Третий круг проклятия – последний. Если не остановить все сейчас, этой страны не будет. Просто не будет…
Он замолчал. Звякнул горлышком о гранёный стакан. Пил спирт медленными глотками, как воду. Огненного вкуса не чувствовал.
Человек смотрел на него – растерянно, без ненависти. У человека имелся выбор – жертва с его стороны должна была стать добровольной. Старый, как мир, выбор. Иисус мог объехать Иерусалим десятой дорогой. Авраам тоже мог отказаться… Все решал не Юровский, у того выбора не было. И не было запутавшегося в кустах агнца…
Давно перевалило за полночь, но город не спал. Вдали звучала канонада. Времени оставалось все меньше.
– Решайте, – сказал Юровский. – Если откажетесь, я выведу – всех. Иначе Белобородое вас в живых не оставит… Отсидитесь в надёжном месте, город сдадут через два дня. Не думаю, что Комуч вам обрадуется, но не тронут. Постараются сплавить побыстрее через Владивосток. Посмотрите издалека… чем все кончится…
– А если… Все вернётся? Все будет как… как…
– Не знаю, – Юровский не хотел лгать. – Страна уцелеет – но не знаю, какая. А люди… по крайней мере, выживут…
Снова повисло молчание. Пусть, пусть все останется так, билось в голове у Юровского – и будь что будет. И – умру со всеми и как все, без каиновой печати детоубийцы.
Крест Пилата во все времена ничуть не легче…
Человек поднял голову. Юровский взглянул в его глаза и понял все. Выбор сделан. Человек смотрел спокойно и отрешённо, словно уже – оттуда. Юровскому стало пусто и страшно, холодно внутри. Сердце резанула боль – хоть у солдат Инквизиции и не бывает сердца… Губы человека зашевелились. Звуки дошли с опозданием. Сейчас скажет что-нибудь патетическое, подумал Юровский тоскливо, что-нибудь про последнюю свою службу России…
Человек сказал неожиданное:
– А как же вы… потом… с этим?
На лице Юровского впервые мелькнуло нечто, похожее на усмешку.
– Недолго, с таким не заживаются. Разве что… Отдачу может сгладить золото, много золота вокруг… Тогда можно прожить слишком долго… Да откуда оно, золото, при такой-то работе?..
Он булькнул ещё спирта, не пил, держал стакан в руке. Сказал:
– Мне достаточно шестерых. На вершины классической гексаграммы. Кто останется?
Спокойствие ушло из взгляда человека. Может быть, этот выбор оказался ещё страшнее.