Новая книга ужасов (сборник)

Антология

Элли, конечно, скрылась. Сорвалась куда-то на южное побережье Флориды, насколько я слышал. Но уже после суда и приговора, и после того, как Спаннинга освободили, а меня посадили, и все такое прочее. Что ж, о-о-паппадо, как говорится [67] , все было переделано правильно. Sat cito si sat bene на латыни: «сделано достаточно быстро, если сделано правильно». Любимая поговорка Катона. Катона-старшего.

И все, о чем я просил, все, о чем я умолял, – это чтобы Элли и Генри Лейк Спаннинг, которые любили друг друга и заслуживали друг друга, и которых я так по-царски почти подставил… так вот, я просил только о том, чтобы они вдвоем были там, когда мою усталую черную задницу втиснут в этот новый электрический стул Холмана.

67

Вероятно,

герой имеет в виду песню «Oo Poppa Do» американского музыканта Эдди Сингтона.

«Прошу вас, придите», – просил я их.

Не дайте мне умереть одному. Даже такому дерьму, как я. Не позволяйте мне отправиться в ту тьму, куда можно войти, но откуда нельзя выйти, не видя дружеского лица. Пусть даже бывшего друга. А что до тебя, Кэп, ну, черт, разве я не спас тебе жизнь, чтобы ты мог наслаждаться обществом любимой женщины? Хотя бы это ты можешь для меня сделать. Ну, давай. Не придешь – сам дурак!

Я не знаю, Спаннинг ли уговорил Элли принять приглашение, или наоборот. Но однажды, примерно за неделю до процесса обжарки Руди Пэйриса, управляющий приостановился у моих просторных апартаментов в блоке смертников и дал понять, что на барбекю будут зрители. Это означало, что моя подруга Элли и ее бойфренд, бывший житель блока, в котором нынче пребывал в заточении я.

На что только не пойдет парень ради любви.

Да уж, в этом было все дело. Зачем бы очень умному манипулятору, который вышел из дела чистеньким, зачем настолько умному манипулятору внезапно заводить эту сладенькую судебную пластинку: «я виновен, я виновен!», сажая себя на электрический стул?

Один раз. Я переспал с ней только один раз.

На что только не пойдет парень ради любви.

Когда меня привели в камеру смертников из помещения, где я провел прошлые день и ночь, где в последний раз пообедал (сандвичем с ростбифом, с двойной порцией мяса на белой булке, очень хрусткой картошкой фри и горячей деревенской подливой поверх всего блюда, яблочным соусом и миской винограда сорта «Конкорд») и где представитель Священной Римской Империи пытался загладить вину за уничтожение большей части богов, верований и культуры моих черных предков, меня сопровождали два охранника. Ни один из них не присутствовал, когда я навещал Генри Лейка Спаннинга в этом самом исправительном учреждении чуть больше года назад.

Это был неплохой год. Много отдыха. Я вернулся к чтению; наконец-то дошли руки до Пруста и Ленгстона Хьюза – поздновато, как я признаю со стыдом. Похудел. Регулярно тренировался. Отказался от сыра и понизил уровень холестерина. Без определенной цели, просто так.

Даже глянул пейзаж-другой, или десяток, тут и там. Это уже не играло роли. Я отсюда не выйду, и они тоже. Я творил вещи хуже, чем худшие из них, – разве я этого не признал? Так что немногое могло меня потрясти после того, как я принял все семьдесят жертв и выпустил их из подсознания, где они годами гнили в неглубоких могилах. Ничего особенного. Потому что.

Меня привели, посадили, подключили.

Я посмотрел через стекло на свидетелей.

Там, в первом ряду посередине сидели Элли и Спаннинг. Лучшие места в зале. Элли смотрела и плакала, не в силах поверить, что все вылилось в такие события, пытаясь понять, когда, как и почему именно так все обернулось – и при этом она ничего об этом не знала. А Генри Лейк Спаннинг сидел вплотную к ней, и их стиснутые руки лежали у Элли на коленях.

Истинная любовь.

Я посмотрел Спаннингу в глаза.

Я вошел в его пейзаж.

Нет. Не вошел.

Я пытался, но не мог пробраться внутрь. Я делал это на протяжении тридцати лет или чуть меньше, с тех пор как мне стукнуло пять или шесть. Без помех, будучи единственным человеком в мире, который был способен на этот пейзажный трюк. И впервые меня остановили. Абсолютно, черт подери, наглухо. Я взбесился. Я попытался наскочить со всей силы и врезался во что-то цвета хаки, как в песок на пляже. Помеха, оказавшаяся скорее пружинистой, чем жесткой, поддалась, но только едва. Все равно что очутиться внутри бумажного пакета высотой в десять футов и диаметром в пятьдесят, большого пакета из супермаркета,

из жесткой бумаги, какую используют в мясном отделе, и такого же цвета. Все равно что оказаться внутри пакета такого размера, разбежаться, думать, что сейчас пробьешь дыру… и вместо этого тебя отбрасывает назад. Не резко, не как при прыжке на батуте, просто относит в сторону, словно одуванчиковый пух, ударившийся о стеклянную дверь. Безделица. Препятствие было цвета хаки, и я его не тревожил.

Я пытался ударить в него голубой молнией из ментальной силы, как кто-то из комиксов Марвел, но вмешательство в разум других людей так не работает. Ты не закидываешь себя внутрь с помощью психического тарана. Это форменная ерунда, которую извергают несимпатичные люди на общественных кабельных каналах, говоря о Силе Любви и Силе Разума, о вечно популярной и вызывающей желание наступить на ногу Силе Позитивного Мышления. Дерьмо. Этим глупостям я верить не собирался!

Я попытался представить себя внутри, но это тоже не сработало. Я попробовал очистить свой разум и проплыть насквозь, но все без толку. И в этот миг я осознал, что я на самом деле не знал, как захожу в пейзажи. Я просто… заходил. Вот я уютно устроился в уединении собственной головы, а в следующий миг я уже там, в чьем-то еще пейзаже. Действие было мгновенным, подобно телепортации – которая так же невозможна, как и телепатия.

Но сейчас, будучи привязанным к креслу, когда мне уже готовились надеть на лицо кожаную маску – чтобы зрителям не пришлось видеть дым, выходящий из моих глазниц, и маленькие искорки от горящих волос в носу, – когда мне срочно нужно было войти в пейзаж Генри Лейка Спаннинга, меня полностью выключило. И вот тогда, в этот миг, я испугался!

Быстро, не дожидаясь, пока я ему откроюсь, он был внутри моей головы.

Он впрыгнул в мой пейзаж.

– Я смотрю, у тебя на обед был отличный сандвич с ростбифом.

Его голос был сильнее, чем тогда – когда я пришел к нему на свидание год назад. Гораздо сильнее он звучал внутри моей головы.

– Верно, Руди. Я – то, что, как ты подозревал, должно где-то существовать. Еще один. Сорокопут, – он помедлил. – Я вижу, ты это называешь «прогуляться по пейзажу». А я просто назвал себя сорокопут. Птица-палач. Одно не хуже другого. Странно, не правда ли? За все эти годы мы не встретили больше никого. Должны быть и другие, но я думаю – хотя и не могу доказать, у меня нет никакой статистики, просто безумная мысль, которая появилась годы и годы назад, – что они не умеют этого делать.

Он смотрел на меня с другого конца пейзажа своими прекрасными голубыми глазами, в которые влюбилась Элли.

– Почему ты не сказал мне раньше?

Он печально улыбнулся.

– Ах, Руди-Руди-Руди-Руди, несчастный ты невежественный негритенок. Потому что мне надо было тебя обмануть, парень. Мне нужно было наладить медвежий капкан, позволить ему захлопнуться на твоей тощей ноге и сдать тебя. Вот, позволь мне очистить воздух…

И он смахнул все махинации, которые проделал со мной год назад, когда он с такой легкостью прикрыл свои истинные мысли, свое прошлое, свою жизнь, настоящий вид пейзажа – словно обманул камеру наблюдения, подсунув закольцованную пленку, которая показывает, что все спокойно, тогда как на деле местечко грабят. В тот момент он не только убедил меня в собственной невиновности, но и в том, что настоящий убийца скрыл свои отвратительные деяния от рассудка и жил образцовой жизнью. Он прошелся по моему пейзажу – все это за секунду или две, потому что в пейзаже время не движется, подобно тому как проведенные во сне часы оборачиваются тридцатью секундами в реальности – и вычистил все фальшивые воспоминания и предположения, логическую структуру последовательных событий, которую он туда поместил, чтобы она соединилась с моей настоящей жизнью. Истинные воспоминания, которые он изменил, обернул во что-то еще и перетасовал, чтобы я сам поверил, что совершил все семьдесят жутких убийств… Чтобы я поверил в миг ужасающего осознания, что я – чокнутый психопат, который пересекал штат за штатом, оставляя груды изрезанной плоти на каждой остановке. Что заблокировал, затопил, подделал – все это я. Старый добрый Руди Пэйрис, который никого не убивал. Я был простофилей, которого он поджидал.