Новая опричнина, или Модернизация по-русски

Калашников Максим

Смутное время показало, что именно через боярско-олигархическое разложение государства Запад мог одолеть Россию, расчленить ее или посадить на престол своего ставленника (самозванца как в 1605 году или польского королевича, как предлагала семибоярщина). Опричнина выковывала альтернативный тип государства, в тенденции неуязвимого для подрывных технологий. Не потому ли историография периода опричнины напоминает растянувшееся на несколько столетий совместное заседание обществ «Мемориал» и правозащитных организаций, обличающее репрессии и требующее реабилитации своих идейных родственников?

Виртуозное решение – шедевр в результате

В чем же был смысл опричнины? Смысл этот многоаспектен. Важно понимать, что царь осуществил через нее не коренную смену элиты (как некоторые представляют), не тотальный отрыв князей и бояр от их удельных земель,

а смену самих принципов власти и собственности. Сущность опричнины состоит в том, что вместо «удельности» как высшего закона, стоящего над государством и «православным христианством» (так называли тогда «народ», «нацию»), был выдвинут принцип служилой элиты. Было объявлено, что собственностью, честью, безопасностью, славой будет обладать в конечном счете тот, кто служит государству как целому, кто укрепляет его, кто оберегает его от врагов внешних и внутренних, кто о нем «радеет» (формула посланий царя из Александрвой слободы в 1655 году). Опричнина ни в коей мере не сводится к террору и казням. Репрессиям были подвергнуты противники преобразований из всех слоев, хотя де-факто таких противников было больше всего в среде родовитого олигархата.

Знаменательно то, как была учреждена опричнина. Попробуем реконструировать ход мыслей Иоанна Васильевича. Он удалился в Александрову слободу, но это был шаг не эскаписта, как можно подумать, а человека, начавшего предельно серьезную «духовную брань» с главными своими неприятелями. Доказательство тому – плоды царского «бегства».

Своим шагом он обнажил всю нищету «боярской модели». Он как будто предложил народу вновь остаться один на один с плутократией. Такая «игровая ситуация», по замыслу Иоанна Васильевича, должна была вызвать в памяти народной образ лихих годов «боярского царства». Эта память была еще жива в старшем поколении, и весь народ знал, чем чреват олигархический беспредел. В ответ на грамоты царя, читанные на площадях и в церквах, посадский и торговый люд выразил готовность «потребить» изменников за своего царя. А самого государя широкие слои народа звали вернуться к отправлению власти, дабы защитить их от притеснений «сильных». Мы видим обоюдоострое оружие политической игры Иоанна: он обретает себе сторонников в лице демократических слоев, и в то же время во всенародном призыве обретает легитимность защитника против олигархической верхушки. В этих обстоятельствах князья и бояре, боясь эксцессов, были вынуждены скрепя сердце присоединиться к делегации в Александрову слободу, призывавшей Иоанна вернуться в Кремль. Важно правильно понять нравственный смысл этой игры – царь не стравливал народ и феодалов, царь констатировал, что он не заодно с олигархами, что ему ведома иная правда.Это был своего рода референдум о доверии: кого предпочтет народ.

Результатом референдума стало выделение в государстве особой зоны, специально организованной под царя и не имеющей тесной взаимосвязи с насквозь пропитанной духом олигархии земщиной. Этот «развод Царя с Землею» означал намерение начать вторую волну преобразований уже не в опоре на всю полноту имеющейся элиты. Такая опора была признана негодной. Фактически царь объявлял о создании для себя новой опоры, собственно царской опоры, поскольку старое не дает хода новому, блокирует развитие. Если старый «двор» государя вырастал из других институтов государства и был накрепко с ними связан, то теперь он устроил «двор, где был бы полным хозяином», по выражению С. Б. Веселовского.

Таким образом, мы видим главный структурный силуэт политики опричнины: смыкание верховной власти с широкими слоями народа – их союз против «сильных» конкурентов верховной власти.Можно сказать даже больше: само понятие верховной власти на Руси еще не устоялось. Даже при венчании на царство это понятие еще до конца не выработалось в политическом сознании. Чтобы внедрить его в умы, нужны были новые преобразования, нужно было наглядно показать верховенство царской власти, его отличие от княжеской и великокняжеской. До опричнины сила авторитарной власти зависела от воли и характера великого князя. В опричнине сила верховной власти переходит уже в сам ее институт. В титуле «царя» нагнетается политическая трансценденция, концентрируется полюс политической мощи предельной по отношению к земле, к элите, к государственному аппарату, к отдельному человеку.

В опричнине как замысле виден мотив окольного обходного маневра, стремление решить задачи быстро, обманув историю и «срезав» дорогу. Такой окольный и обманный маневр против олигархии как реальной управленческой власти «мира сего» роднит Иоанна Васильевича с духом православного

юродства. Царь нередко использует в своих поступках и в своих письмах архетип юродства. Один из его литературных псевдонимов – Парфений Юродивый – и это весьма красноречиво. Отношения царя с подлинными юродивыми – Василием Блаженным в Москве, Николой Салосом в Пскове – показывают, что он был адекватным православным верующим, задумывающимся о правде Божией, о совести, о духовной силе своего народа. Врагов опричнины царь трактует не как личных недругов, а как преграду на пути потока народной жизни (впрочем, свою личность царь не мыслит отдельно от национального целого, поэтому личные враги для него равносильны «врагам народа» в силу своей вражды к царю). В опричнине он увидел возможность обойти и устранить эту преграду, средостение между народом и властью. Политическое юродство, конечно же, отличается от духовного, оно более жестоко, более примитивно. Но даже в казнях отсвет духовного взгляда на происходящее просматривается.

Из современных историков эту тематику попытался разработать А. Л. Юрганов. Он интерпретирует опричные казни как своеобразное русское чистилище перед Страшным судом, когда царь, подобно испанской инквизиции, печется о спасении душ грешников, которых он обрекает на смерть. Подвергая их мучениям в этой жизни, он якобы надеялся облегчить мучения их в веке будущем. Юрганов рисует образ Иоанна как человека с напряженнейшим переживанием эсхатологии, ожидающим скорого конца света. Сами казни, по Юрганову, дифференцируются по тому, как судия оценивал грехи и пороки преступника. (Каравашкин А. В., Юрганов А. Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М., 2003. С. 68–115.) В целом небезынтересное истолкование опричнины Юргановым открывает новое направление в исследовании духовного смысла опричнины. Однако сам Юрганов и его соавторы обладают слишком профаническим мировоззрением, далеким от аутентичного православия и комплекса представлений XVI века. Поэтому их реконструкция сознания Иоанна Васильевича носит несколько вычурный и фантасмагорический характер.

Возможно, ближе к правде те, кто видит в мировоззрении царя сильный языческий элемент (Булычев А. А. Между святыми и демонами: Заметки о посмертной судьбе опальных царя Ивана Грозного. М., 2005). В исследовании Булычева показано, что это полуязычество носило во многом бессознательный характер, будучи органической частью средневекового менталитета. Мотивы, о которых пишет Булычев (магическая составляющая в опалах и магическое отношение к умершим), более органичны для XVI века, чем юргановская дешифровка опричного царства как запутанного и мрачного космоса тайных символов, искусственных метафор и метонимий. По Юрганову получается, что царь жил в превращенном мире мифотворца, взявшего в заложники своего мифа всю страну. По Булычеву, он использовал свои знания как оружие в мистической войне, жил полнокровной духовной жизнью, страдал, каялся, сокрушался о собственных грехах и грехах своих противников, искренне переживал за опальных и казнимых.

Вернемся от духовно-метафизического к социально-политической и экономической подоплеке опричнины. Как я уже отмечал, Иоанн IV применил меры, во многом повторяющие меры Иоанна III в Новгороде (которые таким образом могут быть признаны фактически прото-опричными). В начале опричнины не было большого числа казней, в ссылку было отправлено примерно 180 лиц, большинство из которых являлись князьями. Однако дальнейший ход событий показал, что земельный террор не был направлен конкретно против удельных князей. По точному замечанию Р. Г. Скрынникова, Иван Грозный не помышлял о том, чтобы полностью избавиться от своей «меньшой братии», – с помощью опричных конфискаций царь 1565–1566 годов старался подорвать родовое землевладение суздальских князей и тем самым покончить с их исключительным влиянием.

Несомненно, упрощенным следует признать классовый подход к опричнине, которому были вынуждены следовать многие историки в советское время. Однако в позднесоветское и послесоветское время разоблачению теории о разгроме в результате опричнины вотчинного землевладения, восходящей к С. Ф. Платонову, было посвящено слишком много сил. Как бы то ни было, в результате всех разоблачений не состоялось опровержения главной мысли Платонова о том, что в опричнине царь видел коренную реформу земельной собственности. Опровергнут был лишь узко-классовый подход советских интерпретаций темы. Действительно, Иоанн Грозный опирался на все классы общества, не делая предпочтения дворянам или посадским перед боярами или дьяками – точно так же все классы общества страдали от репрессий (но землевладельцы пострадали значительно больше тех, кто землей не обладал).