Новая реальность
Шрифт:
Хотя прочитаешь ли ты? Я все представляю себе эту снежную пустыню, которую мы смотрели на фотографиях, когда ты уговаривал меня поехать. Мне казалось это таким бредом. Я была так зла на тебя. А ты, наверное, был зол на меня. Конечно, я тебя подвела. Мне теперь странно это понимать. Неужели действительно возможно, что мы никогда не увидимся? Я не верила даже в тот день… Интересно, ты бы стал со мной разговаривать после того, как я не пришла к поезду? Я вдруг поняла тогда, что хочу запомнить тебя смеющимся, улыбающимся, свободным… А не хмурым на перроне (и не говори, что ты был не хмурый!). Я поняла, что эти полчаса или час, которые
Слушай, ты все-таки думай обо мне, ладно? Я думаю о тебе часто. Чувствуешь ли ты это? Давай будем думать о том, как увидимся, хорошо? Мы не можем не повидаться еще хоть раз. Если у нас будет еще хотя бы одна встреча, я буду говорить без умолку, пока не скажу все-все-все. Звучит как угроза, да? (Смайлик.) Странно, я пишу это, и мне смешно, но хочется плакать.
Все, хватит. Поеду куплю билет. Надо быть не одной в Новый год, а то начинается депрессия. Надеюсь, ты тоже там не один, и у тебя есть друзья.
Мы встретимся. И море будет омывать наши ноги. Представила это сейчас… На море встретимся, хорошо?
Обнимаю.
Лена».
Андрей нахмурился, когда закончил чтение. Он действительно не пытался больше вернуться мыслями в Москву, боясь, что снова окажется немым и не сумеет сказать ни слова. Он закрыл глаза: ему представилось то огромное расстояние, которое их разделяло, и что оттуда, из далекой точки на темной, беспросветной карте России, бьет одинокий луч света, протянутый лично к нему. Это Лена изо всех сил пытается дотянуться до него, сама не зная, зачем им обоим это надо.
В темноте, звенящей одиночеством (у которого на самом деле нет ни звука, ни запаха, ни цвета, но, тем не менее, оно способно казаться звоном), он пробовал нащупать путь к ней, но огромные снежные преграды вставали: волна за волной, каждая следующая — выше предыдущей. И он выбился из сил, прорезая их, и так и застрял где-то посередине. Из оцепенения его вывел бодрый голос диктора в новом шоу, которое началось в девять утра.
Он открыл глаза. Была суббота, оставалось работать еще пару дней, потом наступали праздники. Здесь не чувствовалось такой суеты, как в Москве. Собственно, если бы не напоминания его нового приятеля, он бы постоянно забывал о Новом годе. Андрей встал и, покачиваясь, сделал два шага до стола (накануне он крепко выпил в одиночестве и еще не полностью протрезвел). На столе лежал галстук серо-голубого цвета, который он собирался подарить своему товарищу-чиновнику. Рядом он положил письмо. Тоскливое желание ответить теребило краешек его души, но беспомощность клонила в сон.
— Лена, ну что я могу сказать. Здесь нормально. Есть дешевый алкоголь и «Северные», — пробормотал он, укладываясь обратно в койку. Он улегся без одежды: трубы были раскаленные. — Еще тут тепло. Надеюсь, дома тоже, — добавил он и повернулся к телевизору.
Ток-шоу заменило его мысли, и Андрей остекленевшими глазами смотрел на красавчика-ведущего и его гостей. Даже не верилось, что где-то в Москве они записывали эту передачу: добрых четыре часа напряженной работы, куча гримеров, операторов, сценаристов, помощников… В городке такая яркая картинка смотрелась как фантастический привет с другой планеты — тут,
Почему-то ему захотелось позвонить Петру и узнать, как он. Поначалу долгое время не было ответа. Затем ответил женский голос, в котором Андрей не сразу узнал Олесю.
— А, привет, Андрей, — растерянно сказала она, — да… ты знаешь, у нас беда. Петя пропал уже неделю как, и я не знаю, где он. Везде искали. Я звонила и тебе, кстати, но тебя не было дома. Твоя хозяйка сказала, что у тебя гостей не бывает… А к тебе не приходила полиция по его поводу?
— Нет.
Олеся помолчала. Андрей представлял ее, стоящую в полутемном общем коридоре, прислонившуюся к стене, увешанной куртками и шубами, и закрывшую глаза от усталости и отчаяния.
— Я слышала, — почти шепотом сказала она, — что уже не первый человек так пропадает. И его, в общем, не особо ищут. Они говорят: да-да, мы ищем. А на деле даже не смотрят на меня. Неужели с нами правда так поступают?
— Как так?
— Уничтожают нас, — чуть слышно пролепетала она, — тех, кто высказывает недовольство. Ведь Петя был очень взбудоражен тем вызовом. Он потом два дня не спал: очень переживал, что наговорил там лишнего… Он такой — полезет на рожон, а потом жалеет. Даже думал найти того чиновника и извиниться. И пропал.
— Он ходил к нему?
— Он собирался в тот день. Но полиция говорит, его никто не видел. Получается, он вышел из дома и просто исчез, как в сугроб провалился. В принципе немудрено: тут же никто не поднимает глаз от земли. Но я ходила к тому чиновнику, и меня не пустили, понимаешь?
— Понимаю.
— Я никогда не была такой беспомощной, — сказала Олеся после долгой паузы. — Даже в детстве. Всегда есть какой-то ответ, что делать в той или иной ситуации, а тут я просто как без рук и ног. Я попросила организовать общественные поиски, но как их сделать без Интернета и телефона? Я хожу по тем местам, где мы с ним бывали, просто брожу по городу… Я тоже хочу пропасть, — она заплакала.
Андрей почувствовал черное леденящее отчаяние, которое передалось ему по телефонным проводам сквозь мрачные улицы городка. Он с содроганием подумал, что его безумная идея заполучить эту женщину (которая, в общем, не была ему теперь нужна), посетившая голову всего на один вечер и так же легко ее покинувшая, причиняет столько горя. Ее плач постепенно стихал, потом повисла тревожная тишина.
— Все будет хорошо, — пробормотал он. — Хочешь, я приду? Покажешь мне картину.
— Да, — обесцветившимся голосом согласилась она.
Андрей оделся и пришел. В квартире никого не было, хотя во всех комнатах (почему-то двери были нараспашку) заметны были следы жизни множества людей.
— Тут еще две семьи, — сказала она, приглашая его идти за собой, — хозяйская и другие эвакуированные.
Больше она не несла свое полное тело с легкостью и самоуважением — скорее, волочила его на слабых кривых ногах без особой охоты. Но горе делает людей отчасти прекрасными, как и счастье: слезы преобразили ее глаза, будто вымыли из них грязь и московскую копоть, загустили темно-карий оттенок, поселили пламя безрассудной надежды. Андрей подумал, что все в ней, кроме глаз, постарело.