Новая родня
Шрифт:
— Батюшка светы! Да что же это? Вот я тебя, озорника!..
— Погоди, Марфа, твой Микул совершил подвиг. Кабы не он, мне бы и в живых не быть. Герой, да еще какой, — вступился дядя Евсей, — хоть сейчас медаль за отвагу давай! — И объяснил, как было дело.
Мать, конечно, смягчилась.
А вот Юка, тот разозлился:
— Эх ты, вояка, в тылу ранился! От дерева не мог увернуться! В лесу не нашел места, лег и ждет, когда на него дерево упадет… Как же ты под пулями-снарядами будешь?
— Ничего, как-нибудь, не хуже твоего буду поворачиваться. Зато я теперь никаких ранений не побоюсь, я уже проверился, как
ЭРЗЯНЬ БАНЯ
Так-то оно так, но из-за этого происшествия ребята пропустили самый удобный случай убежать на войну, другого такого, пожалуй, и не дождешься. Когда Мика узнал, что вся пенька уже вывезена и поехала в вагонах куда-то к Москве, ближе к фронту, он сильна закручинился. Юке даже пришлось утешать друга:
— Ладно, ты пока болячки залечивай, я буду немецкий изучать, а там что-нибудь придумаем!
У него в запасе всегда находилось множество способов добиться своего, если он что задумал. У него и отец был такой — колхозный рационализатор.
Сочувствуя другу, Юка помог Мике и дрова для бани наколоть-напилить, и воду натаскать из ручья. И принялся с-ним вместе греть воду в котле и накаливать камни в каменке.
Работа эта требовала сноровки.
Баня Учайкиных, как и у всех соседей, стояла на краю огорода, над самым ручьем. Топилась она по-черному. В одном углу низкого бревенчатого сруба был сложен очаг из круглых камней-голышей, без трубы. Дым от горящих дров шел в приоткрытую дверь, облизывая стены и потолок, отчего они были маслянисто-черные, как лаковые. Рядом с очагом стоял со ступенькой полок, на котором парились. Тут же у полка, стояло корыто; в нем мочили березовые веники.
Любили в Курмышах попариться. Особенно забраться на полок, где было жарче. А Мика там не выдерживал. У него волосы начинали от жары скручиваться, и он скатывался на ступеньку. Отец, бывало, над ним смеялся.
Вообще париться в бане было весело. Особенно хлестаться вениками. Тут стар и мал охаживали друг друга по голым телам без обиды, для удовольствия. И мальчишкам представлялась возможность здорово отхлестать взрослых, которые только посмеивались да покрикивали: «Поддай пару!»
Пар поддавали не просто водой, а квасом. Как плеснут на раскаленные камни, пар пак вихрем и закрутится и заполнит всю баню вкусным запахом. Головы закружатся. И тут даже видавшие виды мужики и деды с полка сваливались. А иные, выбегали освежиться на улицу. Зимой прямо на снег. Поваляются и обратно в баню. Любители парились не только с веником-стегуном, но и с редькой. Применялся этот способ чаще ко всем натруженным и простуженным спинам. Чтобы разогнать застоявшуюся кровь и выгнать всякую хворь, хозяйки натирали полные кувшины редьки, взбивали ее до белизны сметаны. Этим пенным зельем и натирали распаренного больного, лежавшего вниз лицом на полке.
Больной ахал, но терпел, выгоняя хворь.
Вот этим верным деревенским способом и решила Марфа, по совету соседок, полечить и свою названую доченьку.
Если уж у старых после такой пропарки ноги начинали резвей двигаться и скорченные спины распрямляться, то молоденькая, наверное, козочкой поскачет.
Натирая
— Ох, ты моя болезная, будет тебе банька полезная. Пусть спинку подерет, хворь в тебе поорет… Ты выдержишь-вылежишь, а болеть из тебя выбежит! Запляшешь ты у нас козочкой. Запоешь канареечкой!
И заметила, что девчонка вроде прислушивается. Значит, не глухонькая? Глядишь, и не Неменькая?
Когда мальчишки вбегали докладывать, как идет дело с топкой бани, девочка и на них оглядывалась. И однажды, когда Мика вбежал с лицом, выпачканный сажей, ленинградочка улыбнулась.
— Ой, Мика, — обрадовалась мать, — а ну как заговорит она у нас? Да запляшет! Отпишем отцу, а не поверит, так фотографию пошлем! Не поскупимся. Слыхал, фотограф по селу бродит? Снимочки, говорят, делает красивые, как картинки.
— Конечно, мама! Не поскупимся на картиночку! — обрадовался Мика. И сам понес в баню названую сестренку, посадив к себе на закорки. А Сандрик сзади поддерживал ее, чтобы не упала.
Но на городских, оказывается, угодить не так-то просто. И чему их там, в городе, учат? Как их воспитываю? У них о настоящей бане, наверное, и понятия нет. Когда девочка увидела, что ее хотят внести в черные двери бани, внутри которой краснеют раскаленные камни, она вдруг как завизжит да как начнет царапаться, словно ёжик. Вот тебе и неменькая, вот тебе и канареечка! Голос оказался, как у молодого грача.
— Да что ты; крошечка моя, что ты, ягодка? Мы же тебя не жарить к бабе-яге, а парить в баньке несем! Ничего тут страшного нет, эта же наша эрзянь баня. Здесь все хорошо, даже питье заготовлено сладкое. — Марфа, раздеваясь для примера, попробовала из ковшика квас, сдобренный медом, и дала попить оробевшей девочке.
Затихла она немного. Далась снять, одежонку. Улеглась на нижней полке на мягкую свежую солому. Заинтересовалась даже, как ковшик квасу на под выплеснули, и вдохнула по примеру Марфы душистый пар. Но стоило доброй женщине вынуть из кадки распаренный веник да встряхнуть его над жаром, опять девочка напугалась.
— А-а-ай! — Даже ватными ножонками своими слегка забрыкала.
Сколько ни уговаривала ~ее Марфа, похлестывая себя по голым плечам, что это только щекотно, а не больно; не даётся — и всё. Соседские девчонки вокруг нее собрались, давай наперебой хлестаться, хохоча и подпрыгивая.
Смотрела на них несмышленая, как на взбесившихся. Но потом позволила и себя слегка похлестать. И ничего, даже удивилась, что это не очень больно… Но когда смазали ее узкую спинку тертой редькой, тут она взяла свое. Так заорала — откуда и силы взялись!
На ее крик даже дальние соседи сбежались. Думали, режут кого в бане или заживо люди в' ней горят.
Вот так эрзянь баня!
…Ну в общем-то все обошлось. Жива осталась. Уложили ее под пологом на чистых простынях, на подушках, как царицу. И Марфа, распивая чаи с соседками, вся раскрасневшаяся, как солнышко на всходе, веселая, счастливая, говорила:
— Поправится. Видать, нутром здоровенькая. Горлышко-то, слыхали, как прочистила? Звонка, соловей-девка будет!
— Попарится-выправится, поплачет-выкричится, какой еще певуньей будет, — поддакивали соседки, ублаженные хорошо натопленной баней Учайкиных и медком, припасенным Марфой для торжественного случая.