Новая жизнь
Шрифт:
Если бы книга была написана для всех, рассуждал я, то, вероятно, жизнь вокруг наверняка давно бы изменилась. Но, с другой стороны, столь разумный студент-технарь, каким был я, живущий по законам логики, никак не мог смириться с мыслью, что книга написана для него одного. Тогда как жизнь могла течь по-старому? Мне было страшно даже подумать, что книга — это какая-то загадка, предназначенная только для меня. Позже, когда мама стала мыть посуду, мне захотелось помочь ей, прикоснуться к ней, вернуть свой внутренний мир в настоящее время.
— Сынок, оставь, оставь, я помою, — сказала она.
Я недолго посмотрел телевизор. Может быть, я смог бы попасть в мир телевизора, а может быть, смог бы сломать его одним пинком. Но телевизор был нашим, домашним телевизором — чем-то вроде домашнего бога и своего рода лампой. Я надел пиджак и ботинки:
— Я выйду.
— Когда ты вернешься? — спросила мама. — Тебя ждать?
— Не жди.
— Ты погасил свет в комнате?
Я вышел на улицы своего детства, где прожил двадцать два года, но мне показалось, будто я оказался на чужих, полных опасностей улицах, в незнакомой стране. Лицо ощутило влажный декабрьский холод, и я сказал себе, что, наверное, все же что-то перешло из старого мира в новый. И сейчас мне, шагая по мостовым и по улицам моей жизни, предстояло это узнать. Мне захотелось побежать.
Я быстро шел по темным тротуарам — мимо огромных мусорных контейнеров, вдоль стен и заборов, по грязным лужам, и каждый сделанный мною шаг свидетельствовал о том, что новый мир становится реальностью. Платаны и тополя, которые я помнил с детства, на первый взгляд казались такими же, как раньше, но сила связывавших меня с ними воспоминаний и ассоциаций пропала. Я смотрел на усталые деревья, на знакомые двухэтажные здания, на грязные жилые дома (как их строили, я видел в детстве, начиная с рытья котлована под фундамент и кончая укладкой черепицы; там я играл с новыми друзьями) не как на неотъемлемую часть моей жизни, а как на фотографии, забыв, когда и почему они были сделаны. Я смотрел на них и узнавал по теням, по освещенным окнам, по деревьям в садах, по буквам и знакам на входных дверях, но я совершенно не ощущал силы знакомых мне предметов. Старый мир был здесь, передо мной, рядом со мной, на улицах, вокруг меня: в знакомых витрах бакалейной лавки, в пекарне на площади перед вокзалом Эренкёй, [1] где все еще горели огни, в лавке зеленщика, где стояли ящики с фруктами, в кондитерской «Жизнь», в старых грузовиках, плащах, в темных усталых лицах прохожих. От вида этих теней, трепетавших в ночных огнях, стало холодно на сердце — там лежала книга, я будто скрывал что-то преступное. Мне хотелось бежать от этих знакомых улиц, делавших меня самим собой, от печали мокрых деревьев, от неоновых букв, отражавшихся на асфальте и в лужицах воды на мостовых, от ламп овощных и мясных лавок. Подул легкий ветерок, с веток закапало, я услышал какой-то гул и решил, что книга — это дарованная мне тайна. Меня охватил страх, мне захотелось с кем-нибудь поговорить.
1
Район в азиатской части Стамбула. (Здесь и далее примеч. пер.)
Я вошел в кофейню «Молодость», находившуюся на площади перед вокзалом, где некоторые из моих приятелей по кварталу все еще собирались по вечерам и играли в карты, смотрели по телевизору футбол или просто приходили, чтобы встретиться друг с другом, — они сидели там часами. Мой знакомый студент университета, работавший в лавке своего отца-сапожника, и еще один мой приятель по кварталу, игравший в футбол в любительской команде, сидели за столом у самой стены и болтали. На их лицах играли блики черно-белого телевизора. Я заметил прочитанные газеты с растрепанными страницами, два чайных стаканчика, сигареты и бутылку пива, которую они купили у бакалейщика, а теперь спрятали под столом на одном из стульев. Мне нужно было с кем-то поговорить и проговорить не один час, но я сразу же понял, что с этими двумя не смогу разговаривать. Меня внезапно охватила такая печаль, что на глаза навернулись слезы, но я гордо вытер их: людей, которым я открою свою душу, мне предстояло выбрать из тех, кто уже жил в мире книги.
Так мне удалось поверить, что я являюсь полноправным хозяином своего будущего, но я знал, что сейчас моим хозяином была эта книга. Книга не только проникла в мое сердце, точно какая-то тайна и грех, из-за нее я утратил возможность говорить — я жил словно во сне. Куда исчезли похожие на меня тени, с которыми я мог бы поговорить, где находится страна, в которой я смогу обрести мечту, взывавшую к моему сердцу, куда пропали те, кто читал эту книгу?
Я перешел через железнодорожные пути, прошел по переулкам, наступая на опавшие желтые листья, прилипшие к асфальту. Внезапно я ощутил прилив сил: если бы я все время так шел, шел быстро, не останавливаясь, если бы я отправился в путь, то, наверное, я бы добрался до мира книги. Однако новая жизнь, чье биение я ощущал в своей душе, была где-то очень далеко, в стране, которую, видимо, невозможно разыскать, хотя я чувствовал, что приближаюсь к ней. По крайней мере я пытался оставить прежнюю жизнь позади.
Когда я дошел до песчаного берега, я с изумлением
Я бродил по песчаному берегу. В детстве с ребятами из квартала мы всегда что-то искали здесь среди консервных банок, пластмассовых мячей, бутылок, пляжных тапочек, прищепок, электрических лампочек и резиновых пупсов, что кучами выносило на берег море после штормов. Мы искали волшебный клад, что-то сверкающее, удивительное, а что именно — мы не знали. На мгновение мне показалось, что, если мой взгляд, озаренный светом книги, заметит и внимательно посмотрит на любой предмет старого мира, он сможет превратить его в ту волшебную вещь, которую мы искали детьми. В то же время я вдруг почувствовал столь пронзительное одиночество, навеянное книгой, что я подумал: темное море сейчас поднимется и поглотит меня.
Тревога овладела мной, и я зашагал быстрее, но не для того, чтобы с каждым шагом видеть реальность нового мира, а для того, чтобы как можно скорее оказаться в комнате наедине с книгой. Я почти бежал к дому, я уже казался себе неким существом, созданным из струившегося из книги света. И это меня успокаивало.
У отца был хороший друг, его ровесник, который много лет проработал на Государственной железной дороге и дослужился до должности контролера, кроме того, он писал в журнал «Железная дорога» полные энтузиазма статьи о профессии железнодорожника. Более того, он писал, сам иллюстрировал и издавал детские комиксы в серии «Детская неделя приключений». В те дни я часто прибегал домой и с головой погружался в комиксы вроде «Питер и Пертев» или «Камер в Америке», подаренные мне дядей Рыфкы, но у историй этих был одинаковый конец. На последней странице всегда, как в кино, было написано пять букв — «конец», и, когда я читал эти пять букв, я не только оказывался за гранью страны, в которой мне так хотелось остаться, но и с болью понимал, что эту волшебную страну выдумал контролер железной дороги, дядя Рыфкы. А сейчас я знал, что в книге, которую я спешил вновь почитать, все было настоящим, и поэтому я нес ее в своем сердце, а мокрые улицы, по которым я бежал, казались мне нереальными, — они были частью какого-то скучного задания, данного мне в наказание. Ведь книга — мне так казалось — говорила о том, для чего я существую в этом мире.
Я прошел железную дорогу и уже огибал мечеть, как вдруг заметил, что сейчас наступлю в лужу: я попытался перескочить через нее, но нога за что-то зацепилась, я споткнулся и растянулся на грязном асфальте.
Я тут же поднялся и уже было собирался идти дальше, как вдруг какой-то бородатый старичок, видевший, что я упал, сказал:
— Ой, как ты плохо упал! Тебе больно?
— Да, — ответил я. — Вчера у меня умер отец. Сегодня похоронили. Был он настоящим дерьмом, все время пил, бил мать, не хотел, чтобы мы здесь жили, и я много лет прожил в Виран-Баге. [2]
2
Виран-Баг — букв, «разоренный сад». (тур.)
Откуда я взял этот город, Виран-Баг? Наверное, старик понял, что я вру, но я вдруг почувствовал себя жутко сообразительным. Я не понял — то ли из-за быстрой лжи, то ли из-за книги, то ли из-за растерянного лица старика, но я сказал себе: «Не бойся, не бойся, иди вперед! Тот мир, мир из книги — истинный мир!» Но мне было страшно…
Почему?
Потому что я слышал, что бывало с людьми вроде меня, у которых жизнь пошла под откос из-за одной лишь книги. Я слышал истории о тех, кто, прочитав за одну ночь книгу «Основные принципы философии» и поверив каждому ее слову, на следующий день вступали в ряды «Пролетарских Революционных Пионеров», а через пару дней их ловили во время ограбления банка, и на ближайшие десять лет с ними все было ясно. Я знал и о тех, кто, начитавшись книг вроде «Ислам и новая мораль» или «Коварство европеизации», тут же перебирались из пивной в мечеть и на холодных, как лед, коврах, вдыхая аромат розовой воды, начинали терпеливо ожидать смерть, которой предстояло прийти лишь пятьдесят лет спустя. Я даже был знаком с некоторыми, кого увлекли книги под названием «Свобода любви» и «Познай себя», — хотя они были из тех, кто больше доверяет знакам зодиака, даже они могли совершенно искренне сказать: «Эта книга за одну ночь изменила всю мою жизнь!»