Новеллы
Шрифт:
— У-у-у! Паскуале Капуцци, дурак набитый! Старый влюбленный черт! Мы твои товарищи, мы бесы любострастия, мы пришли утащить тебя в ад, в кромешный ад, тебя и твоего приспешника Питикиначчо!
Изрыгая проклятия, черти напали на старика. Вместе с Питикиначчо Капуцци рухнул наземь, и оба подняли жалобный, надрывный, душераздирающий крик, на какой, верно, способно лишь целое стадо выпоротых ослов.
Марианна с силой вырвалась из рук старика и отскочила в сторону. Тогда один из чертей нежно обнял ее и сказал удивительно ласковым тоном:
— Марианна! Моя Марианна! Наконец-то все получилось! Друзья мои унесут отсюда старика, а мы найдем надежное убежище.
— О, мой Антонио! — пролепетала Марианна в ответ.
Но вдруг все кругом озарилось светом от факельных огней, и Антонио почувствовал между лопаток боль от укола. Он обернулся, с быстротой молнии вытащил из ножен шпагу и атаковал негодяя,
За несколько минут исход сражения решился не в пользу полицейских. Те из них, кто не остался тяжело раненным лежать на площади, с громким криком побежали в сторону Порта дель Пополо.
Сальватор Роза (не кто иной, как именно он, был тот человек, что поспешил на помощь к Антонио и сразил его противника), недолго думая, решил вместе с Антонио и молодыми художниками, натянувшими на лица бесовские маски, догнать полицейских.
Мариа Альи, подоспевший сюда вместе с Сальватором и, несмотря на свои годы, потрепавший как следует противника, высказал в отличие от сотоварищей опасение, что городская стража у Порта дель Пополо уже извещена о происшествии и без сомнения их арестуют. Поэтому все они отправились к Никколо Муссо, радушно встретившему их в своем маленьком тесном жилище неподалеку от театра. Художники сбросили устрашающие маски и плащи, смазанные фосфором, и Антонио — кроме ранки между лопаток никаких повреждений у него не оказалось, — вернувшись на время к профессии лекаря, сделал перевязку пострадавшим: Сальватору, Альи и юношам, но при этом не было обнаружено ничего, что представляло бы серьезную опасность.
План Сальватора и Антонио, как ни смело и даже дерзко он был составлен, оказался бы выполненным, если бы они не оставили без внимания некую личность, испортившую им все дело. Микеле, бывший наемный убийца и полицейский, живший в доме у Капуцци внизу и в какой-то степени исполнявший обязанности дворника, по желанию своего хозяина шел в театр за ним следом, хотя и на почтительном расстоянии, так как старик стыдился показываться в обществе оборванца и бездельника. Точно так же Микеле сопровождал старика и после спектакля. А когда появились привидения, Микеле, не боявшийся ни черта, ни дьявола, почуял неладное и не раздумывая помчался сквозь ночной мрак к Порта дель Пополо, поднял тревогу, скликал полицейских и явился с ними, о чем мы уже знаем, как раз в тот момент, когда черти напали на синьора Паскуале, вознамерившись похитить его, как похитили «покойники» Пирамидального Доктора.
В разгар жаркого боя один из молодых художников все же углядел, что некий субъект, подняв на руки лишившуюся сознания Марианну, умчался к городским воротам и что синьор Паскуале устремился за ним следом, да еще с такой невероятной быстротой, словно ноги его помолодели. При свете факела художник также увидел, что к одежде Капуцци прилепилось что-то блестящее, издававшее писк; это мог быть только Питикиначчо.
На следующее утро у пирамиды Цестия был обнаружен доктор Сплендиано: свернувшись калачиком, втиснувшись в свой огромный парик, он крепко спал, точно в теплом, уютном гнездышке. Когда его разбудили, он нес всякую околесицу и ни за что не хотел верить, что еще пребывает в этом мире и даже по-прежнему находится в Риме, а будучи наконец-то доставлен домой, без конца благодарил деву Марию и всех святых за свое спасение, вышвырнул за окошко все свои настойки, эссенции, мази, отвары и порошки, сжег рецепты и дал обет в дальнейшем пользовать больных лишь прикосновением и наложением рук, как некогда это с успехом совершал один знаменитый врач, он же святой, чье имя вылетело у меня из головы. Его пациенты, хотя и они тоже благополучно умирали, перед смертью видели разверзшиеся небеса и вообще все, что угодно было этому святому.
— Знали бы вы, — сказал на следующий день Сальватору Антонио, — знали бы вы, какая ярость сжигает меня, с тех пор как пролилась моя кровь! Смерть, смерть подлому Капуцци! Известно ли вам, Сальватор, на что я решился? Я силком проникну в дом старика, заколю его, если он будет сопротивляться, и уведу Марианну!
— Великолепная атака, — засмеялся Сальватор, — великолепная атака! А как задумана! Не сомневаюсь, что вы даже сумеете найти средство доставить Марианну на площадь Испании по воздуху, чтобы достигнуть этого убежища, прежде чем они успеют тебя схватить и повесить! Нет,
Нет, Антонио, прибегнем к хитрости. Con arte е con inganno si vive mezzo l’anno, con inganno e con arte si vive l’altra parte [328] . (О, Хитроумие и Ложь! Без вас зимою пропадешь! И летом тоже нам желанно Искусство сладкого Обмана!) Так любит говорить госпожа Катерина, и она права. К тому же мне смешно, что мы действовали как легкомысленные мальчишки, что особенно негоже мне: ведь я намного старше вас. Скажите, Антонио, если бы наша проделка удалась и вы похитили бы Марианну у старика, куда бы вы с нею помчались, где бы укрыли ее, как бы добились, чтобы священник успел вас обвенчать до того, как старикан утащит ее обратно? А ведь через несколько дней вы действительно похитите свою Марианну. Я во все посвятил Никколо Муссо и Формику и вместе с ними придумал такой озорной план, который провалиться не может. Утешьтесь, Антонио! Синьор Формика вам поможет!
328
Полгода первых мы враньем, а также хитростью живем; пока вторые пролетают, нас хитрость и вранье питают (итал.).
— Синьор Формика? — переспросил Антонио безразличным и даже несколько презрительным тоном. — Чем мне этот скоморох поможет?
— Э нет! — воскликнул Сальватор. — Этот синьор заслуживает почтения, уверяю вас! Вы что же, не знаете, что Формика нечто вроде чародея, владеющего величайшими тайнами волшебства? Поверьте мне, синьор Формика поможет! И старик Мариа Альи, превосходный доктор Грациано из Болоньи, втянут в наш заговор и будет играть важную роль. Свою Марианну, Антонио, вам придется уводить из театра Муссо.
— Сальватор, — сказал Антонио, — вы тешите меня несбыточными надеждами. Вы же сами сказали, что синьор Паскуале всеми силами будет стараться предотвратить явное нападение. Разве он решится когда-нибудь еще раз пойти в театр Муссо, после того как с ним такая беда приключилась?
— Заманить старика в театр вовсе не так трудно, как вам кажется, — возразил Сальватор. — Гораздо труднее будет сделать так, чтобы он явился туда без своей компании. Но будь что будет, главное сейчас — это чтобы вы, Антонио, подготовились бежать с Марианной из Рима, как только представится удобный случай. Бегите во Флоренцию, где вас знают благодаря вашему искусству, а я уж позабочусь, чтобы вы там не испытывали недостатка в знакомствах, в достойной поддержке и в помощи!
Подождем несколько дней, а там увидим, что произойдет. Итак, Антонио, еще раз: не теряйте надежду, Формика поможет!
Синьору Паскуале было слишком хорошо известно, кто виновник несчастья, постигшего его и Пирамидального Доктора перед Порта дель Пополо, и легко представить себе, какой ненавистью он пылал к Антонио, а особенно к Сальватору Розе, которого не без основания считал главным зачинщиком. Он изо всех сил старался утешить бедняжку Марианну, совсем расхворавшуюся от страха, как она уверяла, а на самом деле от досады: она не могла забыть, как проклятый Микеле со своими помощниками отобрал ее у любимого человека. Маргерита тем временем усердно снабжала Марианну вестями об ее Антонио, и все надежды бедная девушка возлагала на предприимчивого Сальватора. Со дня на день она с нетерпением ждала, что вот-вот что-то произойдет, и срывала свое нетерпение на старике, терзая его тысячью мук и гася порывы старческого любовного безумия, но все-таки не справляясь окончательно с бесом страсти, лютовавшим в его душе. Когда же Марианна, полностью излив на него капризы самой своенравной девушки на свете, один-единственный раз позволила старикану прижать свои блеклые губы к ее ручке, он, возликовав, поклялся до тех пор покрывать жаркими поцелуями туфлю папы римского, пока тот не даст ему разрешение на бракосочетание с племянницей, являющей собою воплощение небесной красоты и благожелательности. Марианна остерегалась отрезвлять ликующего старика, ибо его надежда бросала свой отблеск и на ее собственную мечту ускользнуть от него тем скорее, чем прочнее ему хотелось привязать ее к себе нерасторжимыми узами.