Новеллы

Табукки Антонио

Тут из-за угла появилась синьорина Ферраретти — ассистентка режиссера, бесцеремонная дурнушка — тощенькая, круглые очки, на затылке хвостик.

— Синьора, пора гримироваться, — крикнула она. — Через десять минут уже съемка!

3

Звонок под навесом умолк. Вдали послышался перестук колес. Мужчина поднялся и сунул руки в карманы.

— Я провожу тебя на перрон.

Девушка решительно покачала головой:

— Не надо, это опасно.

— Все равно пойду.

— Прошу тебя!

— И вот еще что, — сказал он уже на ходу, —

майор, я слышал, — донжуан, так что поменьше ему улыбайся.

Девушка взглянула на него с мольбой.

— О, Эдди! — воскликнула она полным муки голосом и протянула ему губы.

Он обхватил ее за талию — и поневоле она откинулась назад. Напряженно глядя ей в глаза, медленно приблизил губы к ее губам и страстно поцеловал. Поцелуй был крепкий и долгий, вокруг одобрительно зашушукались, кто-то даже присвистнул.

— Стоп! — крикнула хлопушка. — Сняли!

— Обед, — в мегафон объявил режиссер, — продолжим в четыре.

Члены группы стали разбредаться кто куда. Многие направились в кафе, другие подошли к фургончикам, стоявшим на площадке перед станцией. Мужчина снял плащ, повесил на руку. Они вышли последними на пустой перрон и двинулись в сторону набережной. Пучок солнечных лучей озарял ряд розовых домов, море было светло-голубое, почти прозрачное. На одном балконе появилась женщина, держа под мышкой таз, и принялась развешивать белье. Тщательно прикрепила пару детских штанишек и маечки. Потянула за веревку — и одежки заскользили по блоку, по натянутой между домами проволоке, развеваясь как флажки. Теперь они шли мимо образованной арками галереи, где были выстроены лотки, накрытые клеенкой, некоторые — с синим якорем и надписью: «Дары моря».

— Здесь когда-то находилась пиццерия, — заметил он, — помню как сейчас, называлась «У Пецци».

Женщина молча опустила глаза.

— Неужели ты забыла, — сказал он, — там была вывеска «Пицца навынос», я сказал тебе: «Давай-ка вынесем кусочек пиццы от Пецци», а ты засмеялась.

Они спустились по короткой лестнице, миновали переулок с аркой, соединявшей два окна. Шаги их по блестящей булыжной мостовой звучали коротко и звонко, как бывает на морозе, и от этого казалось: уже зима. Однако веял теплый ветерок, доносился аромат смолосеменника. Магазинчики на набережной были все закрыты, в кафе рядом со столами, перевернутыми кверху ножками, стояли сложенные друг на друга стулья.

— Прошла пора, — заметила женщина.

Он взглянул украдкой на нее — нет ли тут намека, — но решил оставить эту тему.

— Вон там открытый ресторан, — он указал кивком, — что скажешь?

Ресторанчик назывался «Устрица» — свайная постройка из дерева и стекла на линии прибоя, поблизости от голубых купален. На волнах качались две привязанные к сваям лодки. Часть окон была зашторена циновками, а на столах средь бела дня горели лампы. Посетители — немногословные супруги-немцы средних лет, два юных интеллектуала, блондинка с собакой — последние отдыхающие. Они сели за угловой столик, подальше от остальных. Официант, должно быть, их узнал, так как поспешил к ним со смущенным видом, стараясь выглядеть радушным. Заказали камбалу на пару и шампанское, глядя, как ветер гонит облака и горизонт меняет краски. Сейчас граница между морем и небом стала

ярко-синей, а высокий мыс, замыкающий залив, — зеленовато-серебристым, точно глыба льда.

— Невероятно, — помолчав, произнесла она, — целый фильм за двадцать дней — абсурд, некоторые сцены снимали вообще без дублей.

— Методы авангарда, — с улыбкой ответил он, — этакая лжекиноправда. Слишком дорого сейчас снимать кино, вот поэтому, бывает, фильмы делают и так. — Он принялся скатывать хлебные шарики и выкладывать их в ряд перед тарелкой. — Тоже мне, Ангелопулос, — пробормотал он со смешком, — хочет сделать, как в «Комедиантах», — зрелище внутри зрелища и чтобы мы играли самих себя. Ну, ладно — песни той поры и планы-эпизоды, но чем же он заменит миф и трагедию?

Официант принес шампанское, открыл бутылку. Она подняла бокал, словно собиралась произнести тост.

— Мелодрамой, — ответила она, — он их заменит мелодрамой. — Выпила маленькими глотками шампанское и открыто улыбнулась. — Он поэтому и заставлял нас все утрировать. Мы ведь практически изобразили карикатуру на самих себя.

Он тоже поднял свой бокал.

— Тогда — за мелодраму! — произнес он. — Ведь и такие великаны, как Софокл, Шекспир, Расин, — это все, по сути дела, мелодрама, и я все эти годы ничем иным не занимался.

— Расскажи о себе, — попросила она.

— Тебе в самом деле интересно?

— Конечно.

— У меня в Провансе ферма, иногда мне удается там пожить. Природа красивая, люди душевные, мне хорошо там, лошадей я люблю. — Он снова принялся за хлебные катышки, уже образовавшие вокруг бокала два кольца, — перекладывал их, будто бы раскладывал пасьянс.

— Я не это имела в виду, — сказала она.

Он подозвал официанта и заказал еще шампанского.

— Преподаю в Академии драматического искусства, — добавил, помолчав, — моя жизнь — Креонт, Макбет, Генрих VIII. — Он виновато улыбнулся. — Специализируюсь на извергах.

Она смотрела на него внимательно, с сосредоточенным, напряженным лицом, как будто чего-то тревожно ждала.

— А кино? — спросила она.

— Пять лет назад снялся в детективе, играл американца, частного агента, — всего три сцены, а потом меня убили в лифте. Но в заглавных титрах значилось: а также с участием… — и мое имя во весь экран.

— Ты — миф, — убежденно сказала она.

— Остаток, — поправил он. — Я — этот вот окурок, гляди. — И он сделал суровое, отчаянное лицо, окутав себя дымом сигареты, висевшей на нижней губе.

— Не строй из себя Эдди, — засмеялась она.

— Но я на самом деле Эдди, — сказал он тихо, сделав вид, что надвигает на лоб воображаемую шляпу. Наполнил вновь бокалы, поднял их.

— Выпьем за кино.

— Если так пойдет и дальше, то на площадку мы заявимся навеселе, Эдди, — лукаво выделяя имя, заметила она.

Театральным жестом сняв воображаемую шляпу, он поднес ее к сердцу.

— Ну что ж, так будет еще мелодраматичней.

На десерт заказали мороженое с горячим шоколадом. Торжествующий официант принес блюдо с мороженым и соусник с дымящимся шоколадом. Подавая на стол, он робко, но не без кокетства спросил, не окажут ли они ему честь поставить автографы на меню, и, получив согласие, расплылся в радостной улыбке.