Новеллы
Шрифт:
— А тот приходит как всегда?
— Как всегда…
При этом она так внимательно и робко посмотрела на господина Бухбиндера, словно стараясь прочесть на его лице что-то еще не высказанное.
Но господин Бухбиндер продолжал смотреть в стену.
— А он его еще не звал?
— Пока нет. Я думаю…
Но под холодным, чуть насмешливым взглядом господина Бухбиндера она съежилась и умолкла.
— Ты думаешь… Оттого, что ты думаешь, мне легче не станет. Аренду за помещение на Известковой нужно внести за полгода вперед. Сколько
Руки госпожи профессорши уже были сложены на животе, а на лице появилось такое же выражение, какое бывает у охотничьей собаки, когда хозяин стоит с ружьем за плечами, но все еще не хочет произнести заветное: за мной.
— Мне кажется, он уже не в состоянии говорить. Третий день, как ни слова не говорит Еве. Сегодня утром опрокинул чашку с бульоном…
— Ну, писать-то он еще может. А доктор Скара всегда подтвердит, что больной был в здравом уме и твердой памяти. Скара по-прежнему каждый день является?
— По три раза в день.
— А тот все еще торчит с утра до вечера? Ясно, как божий день, подпишет завещание…
— Может быть, только на часть… На четыреста тысяч, которые лежат в банке. Но остается еще библиотека. В начало болезни ему за нее предлагали миллион. Библиотеку он не завещает. Да и пастора Линде он не считает за друга.
— Линде… Может быть, он тебя считает за друга?
Госпожа профессорша прижала руки к груди.
— Не говори так! Ты отлично знаешь, за что он меня так ненавидит.
Господин Бухбиндер встал.
— Я-то, безусловно, знаю. Все это случилось потому, что ты время от времени сходишь с ума. Ничего бы не случилось… Разве он впервые застал нас вдвоем? А ей, видите ли, понадобилась романтика! Ходила в одной рубашке… Тут и слепой бы увидел.
Лицо госпожи профессорши залила густая краска, глаза наполнились слезами.
— Зачем ты меня мучаешь? Мне и так тяжело…
Оба сразу обернулись к окну. К дому подходил небольшого роста мужчина, с бородкой клинышком, в роговых очках, с портфелем под мышкой. Значит, уже ровно девять.
Госпожа профессорша приоткрыла дверь, и из приемной донесся разговор посетителя с Евой.
— Господин профессор не спрашивал меня?
— Нет, господин нотариус, господин профессор никого не спрашивал.
— Ага. Тогда я подожду. Что там, наверху, нет свободной комнаты?
— Госпожа профессорша велела подождать тут.
— Хорошо, спасибо. Я попрошу только стакан холодной воды.
Когда госпожа профессорша приоткрыла еще одну дверь и холодно кивнула нотариусу, он уже сидел на своем обычном месте у окна и отыскивал загнутую страницу в романе Зудермана «Песнь песней».
Господин Бухбиндер бросил недокуренную сигарету на крышку коробочки и собрался уходить. Голос его опять звучал в полную силу:
— Прошу прощения, сударыня, мне пора. Выражаю глубочайшее сочувствие
— Благодарю, господин Бухбиндер, это моя единственная надежда…
Господин Бухбиндер поцеловал ей руку и ушел, не сказав больше ни слова. Вежливо поклонился нотариусу, и вот уже его белые туфли на каучуковых подошвах зашуршали по мосткам, ведущим к воротам.
Госпожа профессорша с полными слез глазами и высоко вздымающейся грудью смотрела ему вслед. В воротах господин Бухбиндер посторонился и приподнял шляпу. Кто-то подходил к дому. Конечно, это опять господин Линде.
Госпожа профессорша закусила губу и проглотила подступившие к горлу слезы.
Но пастор Линде задержался еще немного. Он встретил своего коллегу, пастора Петермана из прихода церкви Спасителя.
Петерман направлялся к своему семейству на взморье. В руках он нес множество свертков, и даже к пуговице сюртука был прикреплен шнурочком яркий воздушный баллон в виде колбасы. Встретив коллегу у дверей пассажа, Петерман поднял голову и посмотрел на вывеску «Братья Фегельсон». Ночью он хорошо выспался и с утра был в отличном настроении.
— Стучитесь во врата Израиля, коллега?
— В широкие!
И оба от души рассмеялись над удачной остротой. Пастор Линде тоже был в хорошем расположении духа. Чудесная погода, зелень вяза над головой, только что политая мостовая, женщины в летних платьях — все способствовало приятному, слегка сентиментальному настроению. Но вдруг, что-то вспомнив, пастор оборвал смех, лишь в глазах его искрилась улыбка.
— Иду к профессору Грюну. Вам, конечно, известно…
— Ах, да, помню, помню. Он где-то поблизости живет, Ну, как ему сейчас?
— Ни малейшей надежды… Не сегодня-завтра… Конечно, все в руках всевышнего.
— Так вы его навещаете?
— Каждое утро, вот уже пятый день. Чтобы быть на месте, когда придет час указать душе его путь к небесной отчизне.
Петерман думал о другом.
— Вот для Лаунага и освободится вакансия на факультете.
Доцент Лаунаг был его родственник, и Петерман ему покровительствовал. Зато пастор Линде не питал к Лаунагу дружеских чувств.
— Это еще не известно. Ведь четыре кандидата! Посмотрим, у кого из них сильнее связи в коалиции.
У Лаунага поддержка была не бог весть какая. Петерман пожал плечами.
— А как же автономия университета!
Пастор Линде только усмехнулся и поздоровался с владельцем автобусной линии Круминем. У Круминя была такая же лысина, как у профессора Грюна. Это опять направило мысли пастора Линде по прежнему руслу.
— Чего только не в состоянии претерпеть человек, трудно даже поверить! Я многое видел за свою жизнь, но такого больного встречаю впервые. Желудок у него сплошная рана, грудь заложена, он задыхается, говорить уже не может, и все-таки еще жив.