Новеллы

Эса де Кейрош Жозе Мария

— Кабальеро, подождите, не спешите, вернитесь, приблизьтесь сюда!

И вновь дон Руй резко остановил лошадь и, повернувшись в седле, отважно устремил свой взор на четверых мертвецов, висевших на перекладинах. Голос слышался оттуда, и голос этот, будучи человеческим, должен был исходить из того, что имело человеческий облик! Какой-то из этих повешенных звал его, звал нетерпеливо и отчаянно.

Быть может, по чудесной милости господней, в ком-то из них остались дыхание и жизнь? А быть может, благодаря еще большему чуду, один из этих полусгнивших скелетов остановил его, чтобы передать предостережение небес?.. Но как бы то ни было, исходил

ли этот голос из живой груди или из груди мертвой, непростительной трусостью было бы уехать, поддавшись страху, не вняв его просьбе и не выслушав его.

И дон Руй направил испуганного коня прямо к виселицам; там, остановившись, он выпрямился в седле и спокойно, уперевшись рукой в бок, оглядел одного за другим всех четырех мертвецов и крикнул:

— Кто из вас, повешенных, осмелился звать дона Руя де Карденаса?

И тогда тот, кто висел спиной к лунному свету, ответил с высоты державшей его веревки голосом невозмутимым и естественным, как если бы какой-то человек разговаривал из окна с кем-то на улице:

— Сеньор, это я.

Дон Руй заставил лошадь приблизиться к мертвецу. Лица повешенного он не мог разглядеть: голова его была низко опущена на грудь, и оно было скрыто свисавшими длинными и черными космами волос. Дон Руй видел лишь, как болтаются у покойника несвязанные руки и ноги, уже высохшие и почерневшие, словно обугленные.

— Что тебе надобно от меня?

Повешенный, вздохнув, прошептал:

— Сеньор, окажите мне великую милость: обрежьте веревку, на которой я вишу.

Дон Руй вытащил меч и одним взмахом перерезал наполовину сгнившую веревку. Зловеще гремя костями, скелет рухнул на землю и мгновенье лежал на ней распростертый. Но тут же он поднялся на ноги, которые у него подгибались, словно затекли, и обратил к дону Рую свое мертвое лицо — череп, обтянутый кожей, желтевшей ярче, чем освещавшая их луна. Глаза покойника были неподвижны и лишены блеска, а губы растянулись в застывшей улыбке. Между зубами, очень белыми, виднелся кончик почерневшего языка.

Дон Руй не выказал перед ним ни ужаса, ни отвращения. И, вложив меч в ножны, невозмутимо спросил:

— Ты мертвый или живой?

Скелет пожал плечами:

— Я не знаю, сеньор… Да и кто знает, что такое жизнь? И кто знает, что такое смерть?

— Но что ты от меня хочешь?

Повешенный длинными костлявыми пальцами ослабил петлю, которая все еще стягивала его шею, и объявил серьезно и торжественно:

— Сеньор, я должен сопровождать вас в Кабриль, куда вы направляетесь.

Дон Руй от великого изумления чуть не упал с коня и так натянул поводья, что конь его встал на дыбы, тоже как бы изумившись.

— Со мной, в Кабриль?..

Повешенный согнулся в поклоне так, что сквозь длинную прореху его рубашки, сшитой из мешковины, обнажились все позвонки, по виду более острые, чем зубья самой острой пилы.

— Сеньор, — взмолился он, — не отказывайте мне. Великое вознаграждение ждет меня, ежели я окажу вам эту услугу!

Тут дону Рую вдруг пришло на ум, что все это не что иное, как ужасные козни дьявола. И тогда он, вперив сверкающий взор в мертвое лицо, поднятое к нему в тревожном ожидании согласия, медленно и размашисто осенил его крестным знамением.

Повешенный опустился перед ним на колени с пугливым благоговением:

— Сеньор, зачем вы меня испытываете крестным знамением? Один господь может даровать нам прощение, и лишь на его милость я уповаю.

Тогда дон Руй смекнул, что ежели этот покойник

не посланец дьявола, то не иначе как послан ему божьей волей! И покорным жестом, свидетельствующим, что он во всем полагается на небеса, дон Руй согласился взять в попутчики страшного просителя.

— Ну что ж, отправимся в Кабриль вместе, раз такова божья воля! Но я ни о чем тебя не спрашиваю, и ты ни о чем не допытывайся.

Он выехал на освещенную луной дорогу. Повешенный следовал за ним, не отставая ни на шаг, и даже когда Руй посылал лошадь в галоп, его спутник держался возле стремени, словно влекомый неслышным ветром.

Порой, чтобы вздохнуть посвободнее, он оттягивал петлю, обвивавшую его шею. И когда они проезжали мимо огороженных пастбищ и оттуда доносился аромат луговых цветов и трав, спутник дона Руя шептал с бесконечным облегчением и восторгом:

— Ах, как хорошо!

Дон Руй меж тем продолжал пребывать в изумлении и терялся в мучительных догадках. Он уже понял, что мертвец этот воскрешен богом, чтоб оказать ему, дону Рую, необычную и тайную услугу. Но для чего богу понадобилось выбрать ему столь ужасного спутника? Чтоб защитить его? Или чтоб воспрепятствовать доне Леонор, которую небеса возлюбили за ее набожность, впасть в смертный грех? Но разве господу, чтоб явить свою великую милость, недостало ангелов небесных, что он выбрал для своего божественного поручения висельника?.. Ах! С какой радостью повернул бы дон Руй обратно в Сеговью, когда б не рыцарская верность даме сердца, дворянская гордость, не допускавшая отступления, и покорность божьей воле, сопровождавшей его неотступно…

С высокого подъема внезапно открылся Кабриль, башни францисканского монастыря, облитые лунным светом, спящие среди садов дома. Совсем неслышно, так что ни одна собака не залаяла за воротами или у стен, они спустились к древнему римскому мосту. Перед распятием повешенный, упав на колени и воздев кверху бледные кости рук, долго молился на каменных плитах моста, время от времени издавая громкие вздохи. Вступив на тропу, он долго и с наслаждением пил из ручейка, с журчанием бежавшего под ветвями ивы. Поскольку тропа была узкой, спутник дона Руя шел теперь впереди, сгорбившись и плотно скрестив на груди руки; шаги его не производили ни малейшего шума.

Высоко в небе сияла луна. Дон Руй с печалью взирал на лунный диск, округлый и сверкающий, который изливал столь обильный свет и был столь непочтителен к его тайне. Ах! Как сильно была уже омрачена для него ночь, обещавшая быть столь чудесной! Огромная луна вышла из-за гор, чтобы осветить все кругом. Повешенный покинул виселицу, чтобы сделаться согласно божьей воле его спутником и быть во все посвященным. Но сколь печально приблизиться к двери, таившей за собой столь сладостную награду, с таким провожатым и под небом, освещенным, словно днем!

Вдруг повешенный, резко остановившись, поднял руку в рукаве, давно превратившемся в лохмотья. Тропа в этом месте кончалась и переходила в широкую, хорошо утрамбованную дорогу, и прямо перед ними белела длинная стена, с увитыми плющом каменными бельведером и галереями, окружавшая владения сеньора де Лара.

— Сеньор, — прошептал повешенный, почтительно придерживая за стремя коня дона Руя, — в нескольких шагах от этого бельведера и есть та дверь, через которую вы должны проникнуть в сад. Лучше оставить лошадь здесь, привязав ее к дереву, ежели она у вас смирная и надежная. А в таком деле и от наших собственных шагов шума будет больше, чем надо!..